Обольстительная леди Констанс

– Прости, прости меня! Любить кого-то и знать, что вы никогда не сможете быть вместе… как это ужасно! – Слишком поздно она поняла, что в ее голосе отражаются ее собственные, недавно осознанные чувства. Все проявлялось в дрожи, в хриплости, усиленной слезами, которые не давали ей говорить. Оставалось лишь надеяться, что Кадар настолько захвачен воспоминаниями, что ничего не заметит. Но он, очевидно, кое-что заметил.

– Довольно странная реакция человека, который уравнивает любовь с рабством, – заметил он.

– Я хотела сказать… кажется, я говорила о безответной любви… Вы с Зейнаб любили друг друга, что совсем другое дело. Это тем более трагично. Вот почему я приняла твою историю так близко к сердцу. Вы ведь любили друг друга, да?

– Почему ты спрашиваешь?

– Меня интересует, что за человек был твой брат. Не понимаю, почему Бутрус захотел жениться на женщине, которую любил ты и которая любила тебя.

– Потому что Бутрус понятия не имел о наших чувствах.

– Неужели он ни о чем не догадывался, видя, как много времени вы проводите вместе?

– Констанс, наша любовь была противозаконной, запретной. Мы были очень осторожны, хранили свои чувства в тайне.

Она старалась, но не могла представить, чтобы такой благородный человек, как Кадар, участвовал в противозаконном романе. Или вовлекал любимую девушку в такой роман.

– Я поняла, что ты очень порядочный человек; кроме того, ты любишь обдумывать разные варианты и строить планы. Сомневаюсь, что раньше ты был другим. Должно быть, ты и тогда задумывался о будущем, Кадар. Не могу представить, чтобы ты просто отпустил поводья в надежде, что вмешается судьба…

– Констанс, я был совсем другим. Я был таким наивным, что воображал, будто ничто не важно, кроме нашей взаимной любви. Я хотел, чтобы Зейнаб вышла за меня любой ценой.

– Неужели цена оказалась бы слишком велика? Твой отец не был деспотом. Если бы ты объяснил, насколько искренни и глубоки твои чувства, неужели он бы не понял?

Кадару стало явно не по себе.

– Я не мог убедить Зейнаб пойти на риск, – сказал он. – Если бы отец отказался и Зейнаб попрежнему должна была выйти за Бутруса… если муж знает, что жена влюблена в его брата…

– Но если бы Бутрус узнал, что вы любите друг друга, разве он не отказался бы от нее? – не сдавалась Констанс. – Насколько я понимаю, сам он не питал к ней глубоких чувств?

– Да, он относился к ней совершенно равнодушно.

Если бы она не знала его лучше, она бы сказала, что Кадар выглядит смущенным. Но – нет. Скорее, он немного напуган.

– Зейнаб решила, что Бутрус непременно женится на ней, если узнает, что я ее люблю. Ожесточенное соперничество между нами означало, что…

– Она считала, что он женится на ней просто тебе назло?

Констанс прикрыла рот рукой, но было уже поздно притворяться, что она ему не верит. Кадар кивнул в знак согласия, сглотнул подступивший к горлу ком.

– Права она была или нет, – медленно проговорил он, – она так считала. А для меня в то время это было самым главным.

Констанс прикусила язык. Кадар не захочет выслушивать ее совсем нелестные суждения о Зейнаб, да и ей не хотелось выдавать свою ревность, которая – она это поняла – вызывает такие мысли.

Ее молчание заставило его продолжать.

– И потом, – сказал Кадар, – дело было не только в моем, но и в ее отце. Абдул-Меджид хотел, чтобы его дочь стала правительницей Маримона. Ее брак закрепил бы его положение в дворцовой иерархии.

Последний кусочек головоломки.

– И он ею пожертвовал, – выдохнула Кон-станс. – Примерно так ты и выразился: Абдул-Меджид пожертвовал дочерью ради власти. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что он за человек.

Понимала ли она? Абдул-Меджид не показался ей деспотом, жадным до власти. А Кадар? Или на него влияют эмоции?

– Значит, Зейнаб не позволила тебе проявить благородство и во всеуслышание объявить о вашей любви. Должно быть, тебе пришлось очень трудно – нет, это было почти невозможно!

– Констанс, ты делаешь мне слишком много чести, – сдавленным голосом ответил он. – Я хотел бежать. Это было не только крайне наивно и глупо, я вел себя как эгоист и в высшей степени неблагородный человек. Зейнаб открыла мне глаза. Зейнаб убедила меня, что любовь, украденная при таких обстоятельствах, никогда не сможет расцвести.

– Поэтому она задушила ее в зародыше, согласившись стать женой твоего брата.

Она снова позволила чувствам одержать над ней верх. Кадар поморщился:

– Ты не имеешь права ее судить.

– Прошу прощения, – сказала Констанс, думая: давно пора, чтобы кто-нибудь поколебал монумент совершенства Зейнаб. Но как заставить Кадара взглянуть на его богиню другими глазами? Ее блеск давно потускнел… И как убедиться в том, что сама она, осуждая Зейнаб, поступает благородно, а не своекорыстно?

– Значит, Зейнаб вышла за Бутруса. Они были счастливы?

– Не знаю. Я уехал из Маримона сразу же после свадьбы.

Он не был откровенен, подумала Констанс. Должно быть, Кадар прочитал ее мысли, потому что пожал плечами: