Обольстительная леди Констанс

– Констанс, он просто старается втереться ко мне в доверие через тебя. Он любит целесообразность, которая… Что это? – Он не отрываясь смотрел в записную книжку.

Заглянув на страницу, Констанс мысленно ахнула. Вот беда! Как она могла забыть про свой глупый рисунок!

– Дай сюда. – Она потянулась к нему, но он спрятал книжку за спину. – Мне было любопытно, – пояснила она. – Нет, не только любопытно. Я хотела знать… понять, почему ты так… из-за чего ты… – Она осеклась, боясь: если она признается в своих мыслях, он угадает, какое сильное чувство кроется за ними. – Я спросила бы тебя напрямую, если бы думала, что ты мне ответишь.

Он ничего не ответил и долго молча разглядывал ее рисунок. Но она уже заметила ту искру в его глазах. Что делать? Надо было вырвать страницу из записной книжки и сжечь ее, однако в глубине души она надеялась, что рисунок заставит его заговорить.

Он устало потер глаза; Констанс ничего так не хотелось, как обнять его, разгладить морщины на лбу и поцелуями прогнать все его тревоги. Ей хотелось сказать, что это не важно, однако она понимала: это важно. Ей хотелось успокоить его, сказать, что ему не обязательно ничего рассказывать, хотя для него самого было бы лучше не таиться.

– Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. – Она выбрала правду. – Вот и все, что меня волнует, Кадар. Я хочу, чтобы ты был счастлив.

Он ей поверил. Он мог даже повторить мысли Констанс. Глядя на запечатленную ею роковую историю его любви, он, как ни странно, испытывал эмоции постороннего человека. Ему было жаль влюбленных, жаль того, что он потерял свою идеальную любовь, но оба этих чувства воспринимались отстраненно, как будто эта история была чужой, а не его. И маленький нарисованный человечек был другим глупым юнцом, а не им. Казалось, что прошло не семь лет, а гораздо больше времени. Он по-прежнему с трудом вспоминал ее лицо и любовь, которая когда-то заполняла его сердце, делала Зейнаб центром его Вселенной, – она давно умерла. Превратилась в тень. В эхо. В призрак.

Не надоело ли ему носить этот призрак на плечах, не надоела ли ноша прошлого, бремя, которое так давило на настоящее и будущее? Разглядывая рисунки, Кадар понял: да, надоело. Поможет ли ему, если он разделит свою ношу с Констанс, глядя в ее большие карие глаза? Уголки ее чувственных губ опустились вниз, что было совсем не характерно для нее. Констанс, единственный человек, способный читать его мысли. Констанс, которая отказалась позволить ему устрашить себя, которая засыпала его вопросами до тех пор, пока он не рассказал того, чем еще ни с кем не делился. Постоянная Констанс, которая смотрит на мир снизу вверх, позволив и ему посмотреть на мир с новой точки зрения. Сумеет ли она и сейчас поступить так? Он был готов рискнуть.

– Судя по твоему рисунку, ты уловила почти все факты, которые бросались в глаза, – сказал Кадар. – Однако недостает одного важного компонента. – Он взял карандаш и добавил еще одного человечка. Подумав, он пририсовал ему длинную остроконечную бороду и провел линию от него в круг посреди рисунка.

Констанс в изумлении всплеснула руками:

– Зейнаб была дочерью Абдул-Меджида! Однажды ты сказал, что он… – тихо продолжала она. – То есть… у него был человек, который разделял его любовь к книгам. Вот что ты мне сказал. Ты имел в виду его дочь, да? Его дочь Зейнаб. Ах, Кадар, я ведь не знала! Ничего удивительного, что ты… Неужели он запретил вам пожениться?

Кадар хотел ответить: да, потому что он так думал, потому что так сказала ему Зейнаб. Но он колебался. Правда ли это?

– Все было сложнее, – сказал он вслух. – Кстати, я тебя перебил. Прости.

Констанс кусала губы, как всегда, когда напоминала себе, что лучше помолчать. Неужели он в самом деле решился поделиться с ней своей маленькой трагедией? Не умалит ли это его в ее глазах? А возможно, он хочет знать, как отреагирует ее проницательный ум, который действует как своего рода внутренний телескоп? Ей он доверял. Полностью.

– Начну с того, с чего должны начинаться все хорошие сказки, – сказал он, вспомнив ее слова. – То есть сначала. Зейнаб росла здесь, во дворце. Мы знали друг друга с детства. Она была очень красивой и очень умной. Мы вместе любили книги и лошадей. Мы с ней… были очень похожи.

– Хочешь сказать, вы были созданы друг для друга?

Кадар нахмурился:

– Так считал я – и думал, что так же считает она.

– И все семь лет твоей добровольной ссылки ты не имел доказательств, которые противоречили бы твоему убеждению. А теперь она умерла, и ты уже ничего не узнаешь.

– Да, – согласился Кадар, нахмурившись и замолчав.

Таким образом, ее совершенный образ живет в его сердце, добавила Констанс про себя.

– Итак, – негромко продолжала она, – две родственных души, которые проводят много времени вместе в душной дворцовой атмосфере… неудивительно, что дружба переросла в любовь.

Он еще сильнее нахмурился.

– Мы знали, что будущего у нас нет. Зейнаб с очень раннего возраста была помолвлена с Бутрусом.

Такого Констанс не предвидела. Тронутая до глубины души, она порывисто склонилась к нему и схватила его за руку.