Оборотни в эполетах

Адъютанту взявшие на себя следственные функции Романовы не поверили нисколечко: икона висела в будуаре великой княгини, куда могли попасть считаные люди, исключительно члены Дома Романовых (ну, еще и особо доверенные слуги). А вот адъютант доступа туда не имел…

Скандал – пусть и в предельно узком кругу – громыхнул жуткий. Разъяренные Романовы приперли молодого полковника к стене и быстренько раскололи, добившись полного признания во всех помянутых кражах.

Мотивы оказались стары, как мир: шерше ля фам… Великий князь содержал американскую кафешантанную танцовщицу и певичку (а по сути – дорогую шлюху). Ту самую, что потом под псевдонимом Фанни Лир выпустила за границей мемуары, попортившие немало крови императорскому дому. Аппетиты у нее, судя по всему, были не меньше, чем потом у Кшесинской. Таковы, что денег, выделявшихся на годовое содержание великому князю (не так много), явно не хватало, вот и пришлось…

Разумеется, как уже не раз поминалось, обычному суду воришка был неподсуден. Император своей властью объявил его сумасшедшим, конфисковал всю недвижимость и отправил в ссылку в Сибирь (супруга примеру декабристок следовать отказалась и с мужем не поехала). Конечно, ссылка протекала в достаточно комфортных условиях. Взойдя на трон, Александр II велел переселить великого князя (титула его не лишали) в Ташкент. Не знаю, что и хуже. В Сибири, по крайней мере, климат в южных районах достаточно мягкий. А Ташкент мало того что был в те времена жутким захолустьем – жара, пыль, духота… (когда я был в Ташкенте, уютно себя чувствовал только в комнате с кондиционером, на улице было просто непереносимо).

В Ташкенте великий князь так и остался до семнадцатого года (впрочем, там же и умер). Ни Александр III, ни Николай так и не выписали ему амнистии – возможно, оттого, что он постоянно, причем на людях, всячески поносил и царей, и родную матушку, и прочих членов Дома Романовых. В Ташкенте «узник» при живой жене женился вторично – видимо, мстительно хихикая и думая про себя: сумасшедшим меня объявили? Ну так что с сумасшедшего взять, ему нарушать законы можно…

После Февральской революции ссыльный форменным образом воспрянул. Стал регулярно ораторствовать на митингах, где объявлял себя «политическим узником старого режима» – и посылал в столицу многочисленные телеграммы, где «с восторгом приветствовал новое правительство Свободной России».

Игра была беспроигрышная: подлинные причины ссылки знали считаные люди, в основном члены династии. А то, что великий князь провел в ссылке больше сорока лет, – суровый факт. Так что ему верили, аплодировали бурно и относились со всем уважением. Никаких материальных выгод от этого великий князь иметь не мог, но вот моральное удовлетворение, надо полагать, получал нешуточное: все члены Дома Романовых, начиная с семьи отрекшегося царя и его самого, сидели под домашним арестом, их всячески полоскала осмелевшая печать – а ему, единственному, толпы устраивали бурные овации. Ставшие еще более бурными, когда он принародно объявил, что передает «свободному народу два своих столичных дворца»: никто ведь не знал, что эти дворцы у него еще в 1874 году были конфискованы и переданы в управление Министерству двора…

Октябрь великого князя ничуть не испугал. Вовсе даже наоборот. Он витийствовал еще пуще, теперь уже на большевистских митингах, вновь именуя себя политическим узником проклятого «царского режима» и довольно прозрачно намекая, что сослан был за самые что ни на есть революционные настроения.

Самое забавное, что до самого конца и большевики ему верили, устраивая те же бурные овации. Рассуждали они незамысловато: сорокалетнюю ссылку так просто не присудят. Никто из их собственных лидеров таким сроком похвастать не мог. В общем, когда Николай Константинович в феврале восемнадцатого умер от пневмонии, торжественные похороны ему устроили как раз большевики: духовой оркестр во всю силу легких наяривал один из любимых большевистских шлягеров «Вы жертвою пали в борьбе роковой…», гроб был обтянут кумачом, за гробом шли вооруженные красногвардейцы и в организованном порядке пришедшие рабочие, а также немалое число любопытствующих обывателей. Такие вот случаются исторические парадоксы…

Но самую громкую и долгоиграющую аферу замутил в эмиграции великий князь Кирилл Владимирович. Сначала он совершил настоящую государственную измену: еще до официального отречения Николая II, будучи контр-адмиралом и командиром Гвардейского флотского экипажа, под красным знаменем и с красным бантом на груди во главе своей части пришел к Государственной думе и объявил, что переходит на ее сторону.