Оборванная переписка

Ек. Лткова ОБОРВАННАЯ ПЕРЕПИСКА

I 20 ноября 19. года

Видите, дорогой мой другъ, я послушался васъ: вы сказали «узжайте!», и въ тотъ-же вечеръ я сидлъ въ купэ Николаевской дороги и спрашивалъ себя: куда я ду? Я торопился, все бросилъ, ни съ кмъ не простился, кинулъ кое-какъ мои книги и работу въ сундукъ и едва-едва попалъ на курьерскій поздъ. Я торопился до лихорадки, точно меня гд то ждало что то очень спшное и важное. И только здсь я понялъ, что важное, самое важное было тамъ, въ Петербург, и мн надо было бжать отъ него… Въ сущности мн давно слдовало ухать, но не было силы этого сдлать, пока вы такъ властно не сказали мн: узжайте. Я и на этотъ разъ послушался васъ. Вдь вы нердко говорили мн въ эти два года, что я долженъ не бывать у васъ, не видть васъ и успокоиться. Но вы говорили это такъ ласково, такъ добро улыбались при этомъ, что я оставался.

На этотъ разъ я не видалъ ни ласковыхъ глазъ, ни доброй улыбки и ухалъ, или, врне, бжалъ отъ нихъ. Останься и хоть на одинъ день — мн-бы не ухать!

И вотъ теперь, сидя здсь, въ деревн, одинъ, подъ унылымъ свтомъ лампы съ зеленымъ картоннымъ абажуромъ я чувствую — нтъ, мало сказать «чувствую» — ощущаю всмъ моимъ существомъ безграничную тоску, именно безграничную: я не вижу ей ни конца, ни предла. Я лишилъ себя даже возможности видться съ вами. А вдь послдній годъ я видлъ васъ каждый день и это стало для меня настоящей потребностью. Вы дали мн право приходить къ вамъ каждый день и я съ благодарной радостью принялъ его. Я видалъ васъ и веселую и грустную, и нарядную и домашнюю, видалъ во всхъ видахъ и все больше и больше привязывался къ вамъ. Вы часто говорили, что цните нашу дружбу, — вы особенно подчеркивали это слово — и я шелъ къ вамъ со всмъ, что было у меня на сердц и въ голов, и, можетъ быть, иногда надодалъ вамъ. Когда видлъ, что надодаю — ршалъ ухать. И, наконецъ, ухалъ! Но, чувствую, что стоитъ вамъ написать мн одно слово и я пріду. Неужели вы не напишете мн этого слова?

С. Р.

II Турьи Горы, 22 ноября

Вы еще не успли получить мое письмо, дорогая Варвара Львовна, а когда получите — скажете: сумасшедшій! Сколько разъ и съ какими разными оттнками я слышалъ отъ васъ это слово! Да, я сумасшедшій! Я написалъ вамъ, просилъ отьчать, а не сообразилъ, что вы не знаете, гд я. Дома я сказалъ, что ду въ Москву, но сказалъ это только потому, что халъ на московскій вокзалъ.

Я въ Турьихъ Горахъ. Вы не разъ слыхали о нихъ отъ меня. Это наше родовое гнздо; здсь я росъ, сюда здилъ гимназистомъ и студентомъ, здсь похоронилъ всхъ моихъ близкихъ и, наконецъ, здсь-же провелъ мой медовый мсяцъ…

Въ послдній разъ я пріхалъ сюда съ тломъ покойной сестры Лели. Съ тхъ поръ я не заглядывалъ сюда. И сколько, сколько воспоминаній, мыслей и мучительныхъ думъ сразу хлынуло на меня. А сверху всхъ ихъ — вы, одна вы. О чемъ бы я ни вспоминалъ, по комъ бы ни грустилъ, рядомъ незамтно выростаете вы, и грусть становится еще остре и больне. Вчера открыли большой домъ (я помстился во флигел:- тепле), чтобы взять оттуда мебели для меня. Я какъ то сразу наткнулся на портретъ бабушки, висящій въ одной изъ ея комнатъ; сталъ смотрть на него и такъ и ушелъ изъ дому, не взглянувъ ни на что, кром этого портрета. Онъ написанъ въ 1836-мъ году, какъ говоритъ подпись. И я смотрлъ на него и думалъ… Но думалъ не о той доброй старух, у которой я выросъ на рукахъ, а o васъ… Покрой-ли платья, или блдный цвтъ лица, или прическа — но что-то мн такъ напомнило васъ, что я не могъ оторваться отъ портрета, особенно отъ черныхъ волосъ, раздленныхъ посредин тонкимъ проборомъ… Волнистыя пряди надаютъ на уши совсмъ какъ у васъ. И взглядъ глубокихъ черныхъ глазъ тоже похожъ на вашъ взглядъ, хотя бабушка была, кажется, гршница, а вы — святая.

Напишите мн, ради Создателя, поскоре. Что съ вами? Что вы длаете? О чемъ и о комъ думаете?

Прилагаю вамъ мой адресъ и жду письма, какъ голодный хлба.

С. Р.

III Петербургъ, 25 ноября

Сумасшедшій, но все-таки милый Сергй Ильичъ!