Обращение Апостола Муравьёва

Ракетный комплекс на всех парах мчался домой. Рейс с приключениями был у команды первым, в вагонах царило оживление. Даже растроганный Пересунько, получивший в санчасти внутривенное успокоительное, расслабился со всеми. Вскоре, когда схлынули волны адреналина, успокоился и Марат. Расслабиться полностью мешало предательское ощущение равенства — себя среди равных себе. Он подспудно ощущал, что в любом другом коллективе давно подмял под себя если не всех, то почти всех. Здесь праздновали победу без алкоголя, что казалось нереальным. Люди в горе и радости умели обходиться без допинга.

Зелёный, как прошлое планеты, поезд со свистом рассекал непроглядную ночь. В световом туннеле прожектора Марату представлялись картины прошлого, виделось материнское лицо, зовущее из небытия. Он мотал головой, отгоняя марево. Бронированная грудь локомотива, казалось, вот-вот протаранит низко висящие звёзды. За локомотивом, раскачиваясь на рельсах, стучали колёсами и лязгали сцепками затемнённые вагоны. Впереди в дождливой кумари мигала редкозубьем огней станция, не хотелось заглядывать в маршрутный график — какая. Исчезали и появлялись на перроне тени.

Ход состава замедлился задолго до вокзальных бараков. Зашевелилось оживление.

— Вниманию граждан, — захрипел голос дежурного, обезображенный простудой, но вдвое искалеченный динамиком, — на первом пути проследует проходящий состав. Будьте осторожны.

Предупреждение прозвучало заново, потом ещё и ещё, но снова ничего не случилось, воздух был неуловимо тих. Люди разбрелись по перрону к занимавшемуся рассвету, оттуда резвее убегали к горизонту рельсы. Маневровый тепловозик ковылял на отстой по утлой ветке, мимо рабочих, оранжевыми жилетами напоминавших стайку зазимовавших птиц.

— Приведу себя в порядок, — испросил разрешения у машиниста Апостол, направляясь в своё купе за полотенцем.

Туалетные боксы в жилых и служебных вагонах по причине автономности и секретности были устроены иначе, чем в пассажирских. В стандартном вагонном туалете отходы сбрасывались на рельсы. Здесь они собирались в специальные фекальные ёмкости, весьма внушительные по объёму. Всё же семьдесят человек в течение трёх недель плотно питались. С продуктами в поезде, как на подводной лодке — от брюха по горло, за исключением красного вина, хотя люди сетовали, что «грамулька» им полагалась по тем же причинам, что и экипажу подводной лодки. Ёмкости с отходами размещались в подвагонном пространстве и опорожнялись, на радость экологам, в заранее подготовленных пунктах. Шёл двадцатый день боевого дежурства. Освобождаясь от балласта, Апостол содрогнулся, представил себе ёмкости изнутри и неблагодарную службу ассенизатора. Но тщательно оправил форму и козырнул самому себе в зеркало.

На станции издали послышался гудок локомотива, подкормленный утренним эхом. Дежурный снова захрипел по станционному радио простуженными, измученными табаком связками. Рассвет, раннее утро, дымка.

Апостол вернулся в кабину тепловоза, когда показались станционные здания. Уверенная серость в окнах почему-то сочеталась с вагонными ёмкостями. Догадка «совместить» пришла внезапно. Спроси — почему, объяснил бы шуткой: «Боевой пуск навеял».

Вдоль перрона, сбавив скорость, двигался состав, с виду пассажирский, как будто игрушечные лакированные вагоны. Скучающим на перроне людям поезд показался необычным. Закрыты двери вагонов, наглухо занавешены окна, не видать проводниц с цветными флажками и заспанных пассажиров, не слыхать шипения пневматики и скрипа тормозов. Во взглядах ожидающих, путевых рабочих и торговок наплывало любопытство: «Что за поезд?» — такой слишком короткий и с иголочки новый. Как будто в вагонах вовсе не интересовались: «Какая станция?», «Сколько минут стоянка?», «Где откроют дверь?». Вопрос, если и был, то единственный и нелепый: «Не видите, что перед вами абсолютная, вселенская помойка, безостановочное дерьмо?». Люди на станции отказывались понимать. Словно слышалось, как размножались в воспалённых умах одни и те же неполноценные загадки: «Зачем? Куда? Кому?». «А вот зачем! А вот куда! А вот кому!», — прошептал, как в наваждении, помощник машиниста проходящего состава и надавил на роковую кнопку. Караул! Апокалипсис! Грандиознейший ураган! Всепожирающее извержение экскрементов!

Апостол испытал чувство, схожее с тем, что ощутил начальник поезда в сотнях километров отсюда, нажав кнопку «Пуск». Ядерная боеголовка, на мгновение заглянув в запланетный мрак, устремилась обратно в тщательно выбранную, заброшенную и безлюдную точку. Чтобы точно и без свидетелей. Отходы, собранные за несколько недель, выплеснулись точно на станции. Разини провожали состав остекленевшими глазами. Им досталась часть целого, но, на неискушённый взгляд, обработаны они были филигранно. Быть обгаженным из проходящего поезда на глухой малолюдной станции, в утренний час, под щебетание птиц — это редкая удача. Или неудача — кому как.

Арест, допросы, гауптвахта, старик.