Обращение Апостола Муравьёва

— Вспомнил хохму одну, ещё когда в техникуме учился. В группе хмырь был, наподобие твоих печальниц. Молчал вечно, а на переменах молился. Не пил, не курил. Сперва подковыривали его, издевались по-всякому, даже били, а потом обрыдло. Но нас он не боялся, скулил от боли, но не боялся. Таких мучить неинтересно. Встанет, юшку красную рукавом оботрёт, и ну, молиться. Из староверов! Стоим, короче, с пацанами, курим, вдруг Петька Салей подруливает. Хмыря так звали, Петькой. Говорит: «Мужики, предки сегодня до вечера за город умотали, айда ко мне видик смотреть». У нас челюсти поотвисали. Во-первых, видики тогда только у членов горкома водились, а во-вторых, чтобы святоша наши грязные души в пресветлый храм своего дома… Нонсенс! И тут Петька краснеет, но твёрдо заявляет: «С девочками». Пришли, отчего же нет, пацаны, девки, все. Расселись. Кто на кушетке, кто на стульях, кто на полу. Девчонок себе на колени пристроили. Лепота! Петька глянул на вольности, глазки закатил и давай молиться. Мы ох…ли, — Апостол опасливо глянул на Хана, тот мата не поощрял ни под каким соусом, но смолчал. То ли интересно стало, то ли внимания не обратил, или вспомнит ещё при случае, — Я встал, хотел чудику по кумполу вставить, но он к видику и «На старт!». Сюжет по видаку стоял резкий — на Америку издаля ядерную бомбу шурнули. Хан, словами не описать, чё на ленте пошло. Перетрахались там мужики с мужиками, бабы с бабами, потом поменялись, затем ещё веселее. Мы ох…ли заново, конкретней. Девки визжат, но смотрят, с колен не лезут. Петька, святоша, лыбится, словно на экране ангелы над маками летают. Приволок трёхлитровую бутыль самогона. С литр налил в кастрюлю, по движениям видно, что процедура привычная, в бутыль воды добавил. Типа, чтобы предки не заметили. Ну, что, дальше напились, перетрахались. Петька девственность свою потерял, то ли с Маринкой, то ли со Светкой, то ли с обеими вместе. Тем временем темнеть стало. Петька хмырь в себя пришёл, затушевался. Девчонки помогли убраться, особенно Маринка, понравился ей святоша. Мы сидим, отходим, тащимся, как бабы шуруют. Хата заблестела, Петька успокоился, подошёл к видику, кассету достать. На кнопку жмёт… и ничего. Снова жмёт — хрен, бобик сдох. Кассету перекосило внутри, застряла намертво. У всех истерика, хохочем, как под шмалью. Один Петюнчик рыдает. Оказалось, отец его, батюшка старообрядческий, поехал по деревням собирать паству на просмотр святых Иерусалимских мест. Как раз по этому видику. Девчонок как ветром сдуло. Пацанам тоже не по себе, но валить как-то стрёмно, стали всей кодлой «Электроника» пытать. Он, как Павлик Морозов, не сдаётся. Я с Петькой в кладовку инструмент искать и сразу в топор взглядом упёрся. На видном месте висел. Раньше таких не видел, даже в кино. На лезвии лики Солнца и Грома прорезаны. Топор звали «Чекан Громовержца», так объяснил Петька, — с древности ему приписывалась чудесная сила. Топором били по лавке, где мертвеца положили: дескать, будет смерть «подсечена» и выперта. Топор крест-накрест перебрасывали через скотину, чтобы не болела и много плодилась. Топором чертили над болезным солнечный крест, призывая на помощь братьёв божков. Ещё папаша Салей, Петька хвалился, увлекался древнерусским ратоборческим искусством. Каждый день в гостиной часами чекан вокруг себя накручивал, пройти опасно. Какой пьяный я ни был, а как представил, бородатый старовер с топором в руках шинкует нас в капусту… В общем не знаю, что на меня нашло, только схватил я этот «инструмент», метнулся обратно в гостиную, да раздолбал видик в щепу. На пол сбросил — и руки в ноги.

— А что Петька-то?

— Месяц в школу не ходил — сидеть больно…

Оба захохотали.

— Порадовал, ох, порадовал старика. На себя уповать буду, к бабке не ходи, — и уже в дверях, — а порнуха-то откуда?

— Так Салея-старшего. Петька рассказывал: закроется батя в чулане «плоть усмирять» и никого не пускает. Часа с три. Потом вылазит тихий такой, добрый, умиротворённый, хоть рубль на кино проси.

Они снова расхохотались. Когда вор ушёл, Апостол долго пытался привести себя в благостное расположение духа, чтобы честно поразмышлять над подсказками батюшки, но каждый раз перед глазами вставала одна и та же картина: бородатый мужик пялился на картинку с голой стыдобой, горстью наяривая себе петагр. Наконец, надоело, и Апостол поймал глазами свою тень. Та, ничего не подозревая, праздно околачивалась на стене.