Обращение Апостола Муравьёва

Марат не к месту подумал, что приятель Колька вряд ли потомок купца Мамонтова, хотя изъясняться — весь в дядю. Апостол пожал плечами, играть в лотошное развлечение не собирался. Бригадир продолжал теребить душу:

— Придётся взрывать…

Апостол кончил махом:

— Какая проблема, я вроде для этого сюда приехал, хотя уже пару месяцев кайлом открещиваюсь.

— И тебя не смущает, — проигнорировал упрёк бригадир, — что у нас нет разрешения на взрывные, а чтоб его получить, надо опять же подкормить инспектора.

— Мне до ср…ки.

— Шустряк, однако, — удивился Виктор Павлович, — тогда собирайся.

Марат не стал спрашивать, куда, вернулся в дом, переоделся. Подозрительными взглядами Колуна пренебрёг, пусть родственники отношения между собой отдельно выясняют. Если бригадир не посвятил племянника в дело, значит, есть основания. Меньше знаешь, крепче спишь.

На поселковой покромке возвышался домище, двухэтажная крепость. Тёсовые ворота и двери оказались приоткрыты, горницу стерёг калека в никелированной коляске. Тельняшка придавала убогому ненужную лихость. Зримые двадцать лет чернил кустисто заросший на щеке шрам.

Марат осмотрелся. Если инвалид жил один, непонятно, как он умудрился содержать хоромы в порядке. Виктор Петрович, уняв бас двумя тонами, с преувеличенной вежливостью, перечивший его облику, поздоровался. Калека округлил глаза, в упор осмотрев Марата, затем вяло спросил:

— Кого привёл, Витяй?

Апостол глянул на Мамонтова: вдруг осердится на калеку, но тот перешёл на подробности:

— Свой человек, за него ручаюсь.

— Смотри, братан, я тебя за язык не тащил. Что надо?

— С Лютым хочу перетереть. Скажи — срочно!

— Срочно на парашу ходят. Ты, Витюн, сперва доложи, почему торопка, а я решу, хочет Лютый с тобой базар держать[66], или нет.

— Дело капитальное, — согласился Мамонтов, без приглашения садясь на свободный стул. Марат остался стоять. — Нанюхал тёплый занорыш. Нужна хлопушка и причиндалы доразу. Вон, — Виктор Петрович указал на Марата, — у меня сапёр новый. Он доложит, что почём.

Инвалид присвистнул, затем продекламировал на память:

— Статья двести восемнадцать. Ношение, хранение, приобретение, изготовление или сбыт огнестрельного оружия, боевых припасов или взрывчатых веществ без соответствующего разрешения — наказываются лишением свободы на срок до пяти лет, — затем безо всякого перехода, добавил, — Вить, у меня ножки непослушные, вылезь на крышу. Захвати ворох соломы, сыпани порошочка, — инвалид протянул Мамонтову медицинскую пробирку, — и зажги. Когда прогорит, пригаси водой и валяй к нам, Лютого дожидаться.

— Мальца можно с собой?

— Бери, ты же за него головой поручился.

Когда по приставной лестнице поднялись со второго этажа на крышу, Виктор Петрович, бросив вокруг осторожный взгляд, пояснил:

— Просвещайся. Лютый, законник, держит общак местных приисков и всего Иркутского края, вор в законе. Слыхивал о таких?

Апостол кивнул. Кто не слыхал о мастистых — разве что впавший в бессрочную кому.

— Ему частка золота, — оправдывался по дороге Мамонтов, — Лютый — крамольник справедливый, со слюды, добытой кайлом, крошки не возьмёт, только с рыжья. А мог бы! Малый на инвалидной коляске — его подручный, тоже лишай не хилый. Через него мы, сердяги, держим связь с хозяином. Иначе никак нельзя.

— Верю, — солидно сказал Марат, хотя воровскую романтику считал больше иллюзией, чем явью. Дома, в Киеве, приходилось рядиться воровской пристяжью[67], но наивно, по-детски, без грабежа и насилия. Так, бытовая комедия. С ворами, способными держать под собой государственные прииски, встречаться не приходилось.

— Положь сено, — вспомнил Виктор Петрович и чиркнул зажигалкой.

Сухота мгновенно вспыхнула. Мамонтов швырнул в огонь горсть порошка. Повалил густо зелёный дым.

— Сигнализация, каждый цвет — своя причина сходки и срочности.

— А зелёный что?

— Кто его знает, может, «честным фраерам позарез нужна взрывчатка», а может, приговор «поставить чижиков на нож».

— Ну, это ещё вопрос, кто кого куда поставит.

— Ты, Марат, зря не дёргайся, подай лучше ведро.

Когда прогорело, Виктор Петрович плеснул воды. Спустились обратно, инвалид встретил в том же положении, зато стол оказался накрыт.

— Лады. Про нас хлёбово? — поинтересовался Мамонтов.

— Правильно мыслишь.

Лютый не заставил себя долго ждать. Час, не более, промучились гости, глотая слюну, когда издали послышался шум мотора. Где-то на высокой скорости шла машина. Шум приблизился, и во двор вкатил новенький «Уазик». Из кабины вышли двое: водитель — здоровяк под стать Марату, и с ним точь-в-точь копия новоиспечённого генсека Горбачёва, но без родового пятна на лбу. Как-никак, смотрящий Иркутска и области собственной персоной. Вальяжный человек.

Марата к столу не позвали. Принесли на подноски тарелку всячины с ломтём хлеба. Трапезничали вместе Лютый, водитель по прозвищу Шмаровоз, калека в тельняшке и бригадир Мамонтов. Беседовали о золоте. Со знанием дела, пускаясь в глубины истории, щеголяя ценами металлов на Лондонской бирже.

— Как кайлится-можется, Петрович? — поинтересовался после высокой политики смотрящий.