Обращение Апостола Муравьёва

И что теперь? Домой возвращаться нельзя, его портреты непременно развесят по всем районным ГУВД. Участковому какая-нибудь сердобольная старушка непременно проговорится: вернулся, мол, с севера Марат Игоревич Муравьёв-Апостол, да не просто вернулся, а с крупным баблом. Участковому не составит труда сопоставить бабье любопытство с фотографией убийцы старателей в северном посёлке. С другой стороны, в любом другом городе появление нового человека привлечёт внимание.

Марат сложил добычу в заплечный мешок из грубой дерюги. Тихо, очень тихо, выскользнул за дверь. Выключать свет в гостиной не стал. Только у самой калитки вспомнил нечто важное, нечто, что поможет сделать исчезновение реальным. Пригибаясь к земле, словно под пулями, обогнул дом. Там, в небольшой кирпичной пристройке с земляным полом, хранились канистры с бензином для «Вихря». Потоптавшись, решил, что нести к дому не стоит. Если подпалить бензин сейчас, здание потушат быстро, обнаружат два трупа и тут же организуют погоню, хватившись третьего.

Апостол сплюнул и зашагал к дому инвалида. Часы показывали без четверти одиннадцать. К удивлению и радости Марата, калека не спал. В ином случае, пытаясь достучаться, пришлось бы нашуметь. Безногий сразу узнал ночного гостя, но удивления позднему визиту не выказал. По всей видимости, чтобы кого-то удивить в этом доме, пришлось бы постараться. И всё же Марату удалось немного озадачить хозяина. Наотрез отказавшись дожидаться утра, он настоял на встрече с Лютым. Без промедления! «Здесь и сейчас!». Блатной неплохо разбирался в людях, чтобы понять: упрямство Марата не блажь. Случилось что-то из ряду вон выходящее.

Поколебавшись для приличия с минуту, калека высыпал на ладонь визитёра щепотку разноцветных гранул. Днём шёл дождь, поэтому перед походом на крышу Апостолу пришлось прихватить охапку соломы из сарая. Когда гранулы оказались в огне, повалил плотный дым. Настолько густой и белый, что на фоне народившейся Луны, должен быть виден за километры.

То ли белый дым означал тревогу, то ли Лютый случайно проезжал мимо, но знакомый звук «Уазика» раздался, едва Марат, залив костерок, спускался вниз. Хозяина сопровождали четверо отчаянного вида мужчин, в принадлежности которых к разбойному клану сомневаться не приходилось. На лицах не тени сна. Все в спортивных костюмах неброских тонов. Лютый же, наоборот, оказался в крикливой для ночи серебристой косоворотке.

В доме Марата наскоро, не спрашивая позволения, обыскали, затем смотрящий позволил говорить.

— Лютый, мы не могли бы переговорить наедине?

— Гля, Лютый, голубок желает уединиться с тобой, — скаля кривые зубы, презрительно проговорил один из быков, делая шаг в сторону Марата.

Расхохотались все, кроме Лютого и Апостола. Между ними затеялась зрительная дуэль. Вор наблюдал за реакцией просителя, глаза его оставались сухими, колючими и холодными, как снег в непогоду. Они, в отличие от слов, требовали, но не просили — вор не любил, когда его о чём-то просили. Так наказывал священный трёхглавый тюремный закон: не верь, не бойся, не проси.

— Нет, фраерок, говори при всех.

Апостол молча развернулся, нарочито неспешно, с высоко поднятой головой, направился к выходу. Бык, назвавший Марата голубком, находился к нему ближе других, поэтому его рука коснулась плеча парня первой. Резко развернувшись, боец с призраками — что ему теперь человечек из плоти и крови — поднырнул под руку и отработал короткую, но жёсткую серию в корпус. Мужик упал на колени, затем медленно, словно сомневаясь в правильности, завалился на бок.

— Стоять! — рявкнул Лютый на охранников, бросившихся на выручку.

Первым, как ни странно оказался инвалид с морским офицерским кортиком в зубах. Он так ловко управлялся с колёсами инвалидной коляски, что умудрился оставить позади резвых двуногих хищников.

— Ладно, детка, я проверял тебя на вшивость. Оставьте нас!

— Хозяин…

— Увянь, — посоветовал вор.

Все послушно исчезли за дверью, не забыв прихватить поверженного, пытавшегося всосать в себя каплю воздуха.

— Говори, я тебя слушаю, — негромко, как-то очень обыденно, не рисуясь, проговорил Лютый.

Марат в подробностях, за исключением найденных денег и золота, описал, что произошло в доме Мамонтова. Вор слушал внимательно, не перебивая, хотя и не проявляя интереса. Казалось, подобными историями сопровождался любой его завтрак.

— Что же ты хочешь от меня, бывший старатель? Ведь у тебя есть имя?

— Есть, — согласился Марат, и удивился несвоевременности вопроса. В сложившейся ситуации имя имело наименьшую цену.

— Марат Игоревич Муравьев-Апостол.

— Значит, батю твоего звали Игорем?

— Ну, да… — протянул Марат, пытаясь уследить за ходом мысли Лютого.

— Так-то, — вор побарабанил пальцами по столу, — и погоняло у тебя тоже имеется?

— Апостолом обзывают, — ответил Марат с тенью солидности, словно имел за плечами не одну ходку.

— Да уж, вижу, что не «Муравьём». Ты, случаем, не потомок повешенного декабриста?

Марат почувствовал растерянность, не ожидая от бандита подобной осведомлённости, поэтому ответил грубовато:

— А какое отношение это имеет к нашему делу?