Обратная сторона мести (СИ)

— Жалеть меня не надо. — Теперь она смотрела на него в упор, отстраненно и холодно, словно в прицел винтовки. — Ничего хорошего из этого не выйдет. — И вдруг смягчилась, заговорив тише и как-то обреченней: — Ты сам разве не видишь ничего? Я же измученная, поломанная, больная… У меня уже ни от сердца, ни от души нихрена не осталось. Ну что я могу для тебя? Семью, детей?.. Смешно. Да я на простое тепло уже не способна… А ты… у тебя вся жизнь впереди… Найдешь себе другую, нормальную, молодую, не искалеченную, без всего этого гребаного прошлого…

— Да не нужна мне никакая другая! — моментально взорвался Паша, даже не дослушав эту пламенную речь. Его покоробила мысль, что Ирина Сергеевна считает его способным на что-то подобное, как будто все, через что им пришлось пройти, можно вот так, одним махом взять и перечеркнуть. — Мне ты нужна! Пусть поломанная, измученная, но ты!

— Ты не понимаешь, — еще тише, словно делая над собой какое-то усилие, произнесла она. — Не будет у нас с тобой никогда ничего…

— Да почему?! — Переполненный раздражением, непониманием, предчувствием чего-то неотвратимо-страшного, Паша с силой встряхнул ее за плечи, словно желая выбить ответ на сжигающий изнутри вопрос. — Почему?

— А ты сам не понимаешь? — В глазах Зиминой больше не было невеселой усмешки, только жгучая, непереносимо-отчаянная боль. — Да потому что она всегда будет между нами…

Лицо Паши вмиг окаменело.

— Она? — нарочито медленно, с тщательно сдерживаемой яростью, раздиравшей ребра, переспросил он. — А может быть, он? Почему бы вам не сказать честно: “Я никогда не прощу тебе то, что ты сделал, поэтому, Ткачев, пошел вон”?

С каким-то горьким удовлетворением Паша наблюдал, как Ирина Сергеевна вздрогнула при последних словах, опустив голову и словно сжавшись; ощутил, как окаменели ее плечи под тяжестью его рук.

— Да только хрена с два вы от меня избавитесь. — Его пальцы больно ухватили ее за подбородок, приподнимая и стискивая так, что невозможно было отвернуться, уйти от горящего, въедающегося в самую душу взгляда. — Никуда я от тебя не уйду. Потому что обещал. Потому что должен. Потому что не смогу. Хочешь от меня избавиться? Валяй. Только для этого тебе придется меня пристрелить. Потому что я без тебя или сдохну, или свихнусь.

Неторопливые, свинцово-тяжелые слова дробью оседали в сознании, придавливая своей неподъемностью. В этих фразах не было нервической пылкости, только спокойная, уверенная безысходность. И от этого вдруг стало так страшно, что все внутри скрутило от леденящей, выворачивающей наизнанку боли.

— Паш, мне больно, — едва слышно выдохнула она, каждым нервом чувствуя его беспощадно-железную, выбивающую воздух из легких хватку. И почти сразу же сильные руки разжались, позволяя беспомощно сползти по стене. Дверь захлопнулась с вкрадчивостью приглушенного выстрела, но Ира даже не вздрогнула. Только до темноты в глазах прикусила запястье, усмиряя сдавленные, беззвучные, распиравшие грудную клетку рыдания.

========== Замкнутый круг. II ==========

Ткачев никогда не любил разбираться в себе, раскручивая на винтики каждый поступок, событие, чувство, предпочитая жить легко и просто, делать то, что должен, и не пытаться изменить то, на что повлиять не в силах. Никогда не видел смысла прокручивать прошлое, грузиться из-за совершенных ошибок, которые невозможно исправить, просчитывать свои действия на несколько ходов вперед, тратя драгоценное время. Порывисто действовал, порывисто жил и никогда не заморачивался над бессмысленным “а что было бы, если бы…” — какой в этом толк?

Впервые система дала сбой после гибели Кати. Не меньше, чем тяжесть внезапно обрушившегося горя и собственной беспомощности, давило чувство вины. Вот тогда-то это жужжаще-назойливое “а если бы…” настигло впервые. Если бы ответил, приехал, выслушал… Если бы не отмахнулся, не закрылся, не стремился уйти от проблем… Это надоедливое “если бы” сводило с ума, как и беспощадное в своей простоте понимание: он мог ее спасти, но не спас.

После ошеломившего, буквально уничтожившего признания Зиминой эта мысль вернулась снова. Уже иначе, с пугающим вопросом: а смог бы он что-то изменить? Смог бы защитить Катю перед остальными, зная, что она собиралась совершить? Сумел бы остановить Ирину Сергеевну в ее страшном решении — остановить любой ценой? Позволил бы Кате подставить всех, если бы не удалось ее переубедить? Ответов не было. Выхода из тупиковой ситуации не было тоже. И позже, в очередной раз задаваясь этими вопросами, Паша с ужасом осознавал, что именно решение Ирины Сергеевны было тем самым выходом — жестоким, бескомпромиссным и единственно правильным.