Обратно

— Не встречал.

— Ты учился ли, мой друг?

— Я знаю про богов, — с обидой произнес Сталос. — Просто что о них вспоминать? Их вообще не было.

— Я к тому, что существовали они или нет, но от мала до велика они были больше люди, чем боги. А мы больше боги, чем люди. В этом вся печаль.

— Что ты, Малики!

— Это правда. Посмотри на меня. Как я тебе?

Сталос обозрел приятеля. Малики, полный клубков и петель электромагнитных полей, гравистяжек и пульсирующих крохотных звезд, раскинулся на несколько миллионов километров.

— Ты велик, Малики.

— О, мой друг, я не о том. Похож ли я на человека?

— Нет, Малики.

— А ты честен, Сталос.

— Если подумать, Малики, то очертания…

— Нет-нет, избавь меня от этого. Я не похож, и ты не похож.

— Но Малики…

— Что?

— Ласса.

— Ах, Ласса! — Малики повернулся к звезде другим боком, отчего Сталосу пришлось слегка ужаться в размерах. — Я к тому и веду, мой друг. Мы стали всесильны и в то же время утратили мотивацию в приложении этой силы. Человек — это, в первую очередь, осознание хрупкости и уязвимости своего бытия, своего места в мире и среди родственных особей.

Из этого вырастало желание изменить мир и собственную природу, чтобы сделать свое существование комфортным и безопасным. Из этого следовала парадигма размножения, как гарантии будущего. Из этого возникали чувства любви и привязанности, право собственности, деление на своих и чужих, жаркая ненависть, опустошительные войны и невозможные подвиги, великие открытия, наука и техника, религии и культы.

— Но Ласса…

— Как ты нетерпелив, мой друг! Послушай меня. Я хочу сказать, что, лишенные всего этого, мы рассыпались по космосу как путники, не имеющие цели. Мы многое могли, но не видели смысла в могуществе. Из нас выдернули человеческий скелет. Некого и незачем стало любить, ненавидеть, охранять, некому льстить, не перед кем пресмыкаться, некому давать сдачи, не для кого менять мир.

— Ты не прав, Малики, — сказал Сталос.

Малики раздвинулся в улыбке.

— О, я не беру в расчет тебя, мой друг. Ты — один из последних, в ком теплятся еще былые зарницы. Так о чем я? О том, что мы, ставшие свободными, не нашли свободе применения. Многие из тех, кого я знал, в последние годы ушли в себя, коллапсировали, свернулись в черные пространственные дыры.

— Ласса! — ахнул Сталос.

— Нет, — сказал Малики, — не Ласса. Но многие. Другие выбрали путь к центру Вселенной, как к средоточию, как к месту обитания Абсолюта. Некоторые даже клялись мне, что слышали Его высокочастотный зов. — Он вздохнул. — Жалко, что я его не слышал. Думаю, они там все воссоединились, в конце концов. Если, конечно, нашли друг друга. Я рад, что ты молчишь, мой друг, потому что Ласса не ушла вместе с ними.

Сталос шумно выдохнул.

— Хорошо.

— Как сказать, мой друг, как сказать. Третий путь — это мой путь, — сказал Малики. — Я просто живу, извлекая из бытия крупицы удовольствия. Замечательное, пусть и несколько скучное времяпровождение. Нас таких, наверное, несколько сотен. Но кого-то и это не устраивает. Есть небольшая… э-э… группа одержимых, которая поставила своей задачей вернуть человечеству прежние рамки.

— Не понял, — потемнел, нахмурившись, Сталос.

— Ну, не всему человечеству, конечно, — объяснил Малики, — но они почему-то уверены, что наше нынешнее состояние представляет из себя тупик развития, с чем я совершенно не согласен, и ратуют за возвращение к… э-э… так сказать, к истокам. Они отправляют желающих обратно. Из богов, значит, в люди.

— А Ласса?

— Вот как раз Ласса и вызвалась для них добровольцем.

Сталос пришел в страшное волнение, и тело его, раскаляясь, приготовилось метать протуберанцы.

— Где?

— Что — где? — прищурился на приятеля, решившего поспорить светимостью с близкой звездой, Малики.

— Ласса — где?

— Известно, где, мой друг. Сверхскопление Девы, галактика Млечный Путь, внутренний край рукава Ориона.

— Там?

— Да. Но ты, возможно…

Малики умолк, обнаружив, что говорить уже некому. Сталос исчез, и какие-то доли секунды спустя Малики закачало на волнах гравитационных возмущений.

— Молод и порывист, — со вздохом вынес вердикт он.

Потом Малики вытянулся в тонкий газовый шлейф и, улыбаясь про себя, продолжил прерванный обед.

Как ни торопился Сталос, он все же опоздал. Даже для энергетически свободного существа путешествие из одной галактики в другую занимает какое-то время. Собравшиеся уже расходились, близкие звезды, Альфа Сириуса, Альфа Проциона, Эпсилон Эридана, используемые, как светильники, притухли, хирургические инструменты, собранные из пыли, фокусирующих линз, плазмы и жестких излучений, медленно рассыпались на составные части. Ошметки волн, ионизированного вещества, раздробленные, размолотые элементы, всплески электрических разрядов медленно уплывали в пустоту космоса.

— Эй! — крикнул Сталос, повиснув посреди послеоперационного хаоса.

На него не обратили никакого внимания.

— Эй!