Обратной дороги нет

– Боле? – переспросил Африкан. – Это в каком понимании?

– Не знаю. Генеральское дело… Ну, может, туда, в Кремль. А? Отблагодарить!

Чумаченко смотрел на Африкана с особым значением.

– Вона куда!.. – мастер почесал затылок. – Это, конечно, польщение. Но нам туда не с руки. Больно высоко.

Анохин понял: старика не уломать.

– Ну что ж… Ладно, – огорченно сказал он. – А я уж думал вас мастером по деревянным работам назначить. Чтоб показали всей Европе, отчего русские войну выигрывают. Для урока.

Бросив последний взгляд на топоры с серебрящимися лезвиями, он вслед за Чумаченко и Северьянычем вышел из избы.

– А чо я говорил, – пробормотал Северьяныч. – Надо б на него каку бумагу, чтоб расстреляли по законам военного времени.

– Помолчал бы, отец. И без твоих слов тошно, – угрюмо сказал Анохин.

Вернулись к овину, где пленные под командованием Бульбаха зачищали помещение. Тащили и складывали в кучи какие-то старые доски, нападавшие с прохудившейся крыши осиновые лемеха, вываливали на улицу куски глины и кирпича.

Северьяныч тут же включился в работу, как регулировщик на перекрестке, стал безмолвно командовать, что куда выносить, где что складывать. Очистили от мусора площадку, на которой когда-то стояла печь.

Отыскав в толпе деревенских ротозеев, стоявших в проеме большой амбарной двери, бобыля Калистрата, подошел к нему:

– Приступай, Калистрат. Печь – это по твоей епархии.

Калистрат, больше известный в деревне как печник, деловито осмотрел площадку, ногой столкнул с нее еще неубранные куски глины и, несколько мгновений задумчиво помолчав, скомандовал пленным:

– Воду, кирпич, глину!

Те его не поняли. Тогда он взял за руки двух немцев, что посильнее, вывел на улицу, указал глазами на сани. Сам, опираясь на ломик, как на посох, пошел впереди, за ним немцы потащили сани. Дошли до старой разрушенной кузни, из-под снега торчали лишь остатки ее стен. Калистрат осторожными ударами ломика отколол от куска стены несколько кирпичей, счистил с них глину, положил на сани. И отдал ломик одному из немцев, блестя единственным слезящимся глазом.

– Ферштей?

– Я, я, натюрлих!

– Снизу их подбивай. Снизу. Не ломай. Во как! Понял?

– Я, я! Аллес ферштеен!

– Эти кирпичи сюда водой были завезены, заводские, с самого Меженска. Покрепче гранита.

Немцы стали аккуратно отколупывать кирпичи, каждый очищали и складывали на сани.

Калистрат какое-то время понаблюдал и пошел назад, к овину. По пути к нему пристроился Мыскин.

– Что это у вас так разбито, будто война прошла? – спросил он. – И мельница порушена, и это… кузня, что ли?

– Раскулачивали, – пояснил Калистрат. – Почитай, та же война. Богатеев давили. У кого мельница, у кого кузня, у кого лесопилка…

– Много, что ль, у вас кулаков было?

– Да почитай что вся деревня. В избах по три семьи. Сынов не отделяли. Семь-восемь коров на хозяйстве, пяток лошадей. Сплуататоры! Их, стал быть, и давили. А чего получилось? Все обнищали, и которы бедны, и которы богаты. Иные из богатеев в Архангельск нищенствовать ходили.

– Ты, выходит, тоже из богатеев?

– Не! Мне повезло. Мы в аккурат перед колефтивизацией погорели. Все сгорело, и дом, и барахло, и скот. Плакали, и не пояснилось спервой, что повезло несказанно. Нас в бедняки записали. Как где како собрание – в президим сажали. Хотели однова даже вожжом исделать.

– Кем?

– Ну, вожжать людей, сперва к социализьму, – Калистрат понизил голос до шепота, – а потом, может, и дальше, сам понимаешь куда. Небось грамотный.

Мыскин закурил. Предложил папиросу Калистрату. Тот критически повертел ее в руках, хмыкнул.

– Городское курево. На две затяжки.

Однако тоже запыхтел городским дымком.

Мимо них прошли немцы с санями, нагруженными кирпичом.

– Ну, прощевай, мил человек. Пойду печь сотворять.

И Калистрат торопливо пошел вслед за санями, стал подталкивать их, помогая немцам.

Пока печник отсутствовал, немцы под руководством Северьяныча наколотили в большом железном корыте глину, подливая горячую воду из казана.

Калистрат по четырем углам уложил кирпичи, отмечая границы старой печи. И, словно кого-то догоняя, бросился торопливо выкладывать первый ряд. Закрепил кирпичи тестом из глины. Затем выгнал второй ряд… третий…

– Будет печь – полдела с плеч! – весело подбадривал Калистрата Северьяныч. – Печь, что мать, где наелся, там и спать.

Анохин с Чумаченко тоже стояли здесь же, наблюдали, как споро и грамотно кладет печь Калистрат.

– На века будет печь, – сказал Чумаченко. – Ежели успеем к вечеру крышу сладить да соломки подвезти, переведем наших немцев на казарменное положение.

– Да уж лучше, чем по баням, – согласился Анохин.

– И я про то… Хороший народ северный. Простой. Снаружи вроде камень, а в сердце сметана. – Чумаченко усмехнулся в усы, толкнул в бок Анохина. – Как вы с той девахой, сладили?

Анохин не ответил, отошел от Чумаченко.

В овин набивалось все больше народу, смотрели не за тем, как работает Калистрат. Его они знали. Интересно было понаблюдать, как ведут себя немцы. Здесь оценивали людей по труду.

Немцы же торопливо и тщательно убирали овин и за овином. Хоть кусками, но застеклили окна. Стали крыть крышу.