Обратной дороги нет

Но, как я ни разубеждал себя, зародившаяся мысль жила, постепенно обрастала частными соображениями, и, в конце концов, я рассказал обо всем разведчикам.

Сначала к моему предложению отнеслись с большим сомнением. Затем взвесили все «за» и «против» и решили — дело вполне осуществимое.

Мы выработали план, доложили его командованию. План был одобрен, и дальнейшие события развертывались так.

Ночью шесть разведчиков с плащ-палатками и малыми лопатами отправились в нейтральную зону. Они выбрали высотку вблизи проволоки противника. За кустами, которые росли на высотке, вырыли глубокие щели. Верхний слой — дерн — был аккуратно срезан. Землю сыпали на плащ-палатки и уносили в лощину, чтобы она с рассветом не привлекла внимания фашистов.

Работа совершалась с величайшей осторожностью, поэтому продвигалась медленно. До вражеских траншей было не больше ста метров; первый еле слышный стук мог погубить подготовку и вообще всю затею.

Щели устроили так, чтобы из них можно было наблюдать сидя. На день должны были остаться в этих щелях Макагонов, Коноплев и я. Мы в подготовке укрытий не участвовали, набирались сил на предстоящий день.

Когда работа стала подходить к концу, за нами прислали связного. Мы, конечно, не спали. Дело готовилось весьма рискованное, до сна ли тут!

Мы приползли к укрытиям, засели в них. Нам опустили еду, воду, запас патронов и гранат. Затем над головой каждого из нас укрепили жердочки и сверху положили дерн. Не дожидаясь рассвета, все, кроме наблюдателей, удалились. Мы остались во тьме и в полном неведении: что нас ожидает?

Страшна была даже не смерть, страшнее самой смерти было попасть живыми в руки гитлеровцев. Разведчики здорово им насолили. За одни бессонные ночи и нервотрепку в течение последней недели нас на куски изрежут.

А может, гитлеровцы заметили возню около кустов и сейчас, до наступления рассвета, пожалуют сюда проверить, что здесь творилось. Может, они разгадали наши намерения. Или, может быть, нас увидят днем. Может быть, они собираются перейти в наступление, не зря же у них происходила перегруппировка… В общем, много набиралось всяких «может быть», и все — не в нашу пользу.

Но при всем том был, конечно, еще один вариант, благополучный: мы просидим день, изучим режим противника и сможем действовать наверняка.

Приближался рассвет. Мне виден был клочок неба. Сначала оно казалось черным, как земля, которая нас окружала, потом стало серым, потом — синим и, когда взошло солнце, — нежно-голубым.

Я осторожно поднял перископ. Эта небольшая трубка с глазком на одном конце и окуляром внизу была придумана специально для нас, она так и называлась — перископ разведчика. Хорошая вещь, позволяет наблюдать, не высовываясь, из-за угла, из кустов, в общем, из-за любого укрытия. Вот из ямы мне будет очень удобно наблюдать через этот прибор. Но как только я поднял перископ, тут же дернул его назад, вниз. Сердце у меня громко застучало, рука схватилась за автомат. Во весь окуляр перископа глянула одутловатая рожа гитлеровца, рыжая щетина торчала на рыхлых щеках. Уж очень близко, вот-вот заглянет в мою яму!

Стекла перископа, как им и полагалось, приблизили фашиста вплотную, в действительности он находился метрах в шестидесяти. Я ругнул себя за несообразительность и опять выставил перископ. Фашист стоял на том же месте, небритый, сонный, равнодушный. Рядом с ним на площадке был пулемет, правее и левее в траншее — другие гитлеровцы. Они разговаривали между собой, не глядя в сторону нейтральной зоны. Ночь прошла. Теперь они чувствовали себя в безопасности.

Я буквально впился в перископ и следил за чужой траншейной жизнью с таким интересом, с каким в детстве смотрел приключенческие фильмы.

Гитлеровцы зевали, прохаживались, лица у них были усталые.

Немного привыкнув к этому соседству, я осмотрелся внимательнее. Впереди наших кустов через все поле тянулось проволочное заграждение. За ржавой проволокой, вдоль нее, вилась траншея, бруствер был обложен дерном. От траншеи ответвлялось в лощину несколько ходов сообщения. По лощине ходили в полный рост. Около двери в блиндаж умывались двое. Один поливал другому из чайника. Лощина поворачивала за высотку, и я не видел, что там дальше.

К восьми часам движение в обороне почти прекратилось, все ушли в блиндажи спать. Напротив меня остался только рыжий у пулемета. Он почти не смотрел в сторону наших траншей, бесцельно слонялся взад-вперед, о чем-то размышлял. Справа и слева от него на значительном расстоянии маячили такие же одинокие фигуры. Тактически это объяснялось просто: на участке взвода оставлены три наблюдателя — по одному от каждого отделения. Наши предположения полностью подтвердились: бдительности, которую проявляли гитлеровцы в ночное время, днем как не бывало.

Часа через два рыжего сменил худой белобрысый. Этот оказался более деятельным. Он поглядывал в сторону наших, иногда брался за пулемет, тщательно прицеливался, выжидал и вдруг давал очередь в того, кого подкараулил.