Обратный адрес. Автопортрет

– Кого, – не без тревоги спросил я, – они охраняют?

– Евреев.

– Чтобы не сбежали?

– Чтоб доехали. Про террористов слыхали?

Я беззаботно пожал плечами, не веря в палестинцев, считавшихся вымыслом советской агитации.

К ночи поезд вскарабкался в горы, и в окно ввалились белые, как у Брейгеля, скалы. Как только поезд пересек Доломитовые Альпы, в купе заметно потеплело.

Рим, или От себя не убежишь

Сперва я их даже не узнал. Оба в шортах, солнечные очки на пол-лица.

– Buon giorno! – закричал отец.

– Славу богу, – перевела мать, – доехали.

Для начала нас познакомили с проворным мальчишкой, сыном хозяйки римского пансиона.

– На Западе, – с высоты своего заграничного опыта длиной в месяц объяснил отец, – главное – знакомства, по-вашему – блат.

Когда мы выгрузили 17 чемоданов и тетю Сарру, пришлось решать, где жить в ожидании Америки.

– Лучше бы с фашистами, – вздохнул отец, – а не как раньше, с коммунистами.

– Ты же всегда говорил, – удивился я, – что они друг друга стоят.

– Не в Италии. Помнишь Чиполлино? Левые живут в хижинах, правые – во дворцах.

Однако размер выделенного нам пособия не оставлял выбора, и мы, как все, отправились к марксистам в Остию. Мне до сих пор не понятно, почему Третью волну вынесло на этот морской курорт. Так или иначе, тем жарким летом любимая дача римлян впустила шумную толпу, с которой я смертельно боялся смешаться. Чем не отличался от всех остальных.

– Попав за границу, – заметил много лет спустя Миша Эпштейн, – только русские переходят на другую сторону улицы, заслышав родную речь.

– Еще бы, – согласился я, – мы себя знаем.

Тогда я еще не знал и удивлялся, как неприятны люди, отобранные по одному признаку – евреи, филателисты, болельщики. В Остии нас объединяли советский опыт и туманные американские перспективы, общие для всех, кроме летнего приятеля отца и зимнего друга нашего дома дяди Жоры. Боясь, что его не впустят в Штаты из-за серьезного партийного стажа, он стал сионистом, но начал издалека и попросился в Австралию. Другие ждали американской визы у моря, собираясь возле овальной будки пригородной почты, ставшей эпицентром молодых эмигрантских будней. Здесь снимали и сдавали квартиры, обменивались точными, но непроверенными сведениями, флиртовали с местной молодежью, торговали консервами «Завтрак туриста» и зубной пастой «Зорька», собирали экскурсии и связывались с родиной с помощью международного телефона. Чем дороже стоил звонок, тем громче кричали в трубку.

Из-за наплыва иноземцев одичавшие от интервенции почтовые служащие пребывали в состоянии перманентного отчаяния.

– По буквам, для идиотов, – объясняла в окошечко напористая бабка, – Ке-ше-нев.

– Простейших слов не понимают, – сочувствовала другая.

– О, соле мио, – пела в лицо клерку третья, надеясь растопить лед.

Сам я переходил на русский, исчерпав невеликий запас университетской латыни: «Puer, pueri, puero».

Но вскоре наши достаточно изучили итальянский, чтобы торговаться на базаре, и со дворов коммунальных вилл потянулся запах обожженных баклажанов, которые одесситы называли синенькими. Моя жизнь тоже налаживалась: пинии делились тенью, Тирренское море было теплее Балтийского, вино обходилось дешевле минералки, и мы не пили её из экономии. Просыпаясь после сиесты в беседке, обвитой созревающим виноградом, я притворялся Нероном, и, когда спадала жара, меня тоже тянуло к приключениям. Главным из них, конечно, был Рим.

2

Дорога в Рим казалась списанной из «Итальянских сказок». Как и у Горького, она требовала от пассажиров пролетарской солидарности, когда начинались забастовки. В Риме они были непредсказуемы, как в Риге – дожди, и относились к ним так же беззаботно. Внезапно электричка останавливалась на полпути, и пассажиры неторопливо пересаживались в автобусы. Все опаздывали, но никто не роптал, зная, что все дороги ведут в Рим. Пользуясь этим, я по старой памяти путешествовал автостопом. Как и дома, меня обычно подбирали грузовики.

– О, Russo! – радовался шофер, – Comunista?

– Где мне, – отнекивался я на пальцах, но он принимал мой жест за скромность и угощал слишком изысканным для придорожной забегаловки коктейлем – молоко с «Амаретто». За стойкой мы вели бурный спор, обходясь за неимением общего языка именами собственными.

– Stalingrad! – кричал шофер.

– Сталин, – возражал я.

– Gagarin! – не унимался итальянец.

– Брежнев, – отбивался я.

– Vietnam? – спрашивал он.

– Прага! – крыл я козырем.

– Belle ragazze, – сдавался собеседник.

– Да уж, – соглашался я на «красных девиц», и шофер заказывал по второму стакану.