Обратный адрес. Автопортрет

– Каждый писатель, – нашел я у только что открывшегося мне Набокова, – создает себе своего идеального читателя.

Когда я окончательно решил таким читателем стать, приехали Вайли.

4.

На правах старожила я показывал им Рим. Мы выпили на каждом из семи холмов. Райка свалилась в фонтан Треви. Я поделился полным Буниным и новым Зиновьевым. Мы обнаружили такое дешевое бренди, что купив три бутылки, получали четвертую даром. А потом, остыв от встречи, взялись за старое. Радикально сменился строй и ландшафт, но по-прежнему оставался нерешенным генеральный вопрос: что делать.

Выслушав и приняв проект тотального преобразования литературного процесса по субъективному вкусу или произволу, Вайль все разложил по полочкам:

– Литература, – рассуждал он, – бывает советской, антисоветской и литературной.

Взявшись за последнюю, мы решили описать такую альтернативу, которая никому не служит, ничего не требует и бредет средним путем, не прекращая улыбаться и подмигивать.

– Вольная словесность, – решили мы, – отличается от невольной тем, что первая не замечает второй.

Оглядывая с этой точки зрения словесную ниву, мы радовались тому, что она еще не сжата. Нас ждали и Веничка Ерофеев, и Абрам Терц, и Саша Соколов, и едва появившийся на журнальном горизонте Довлатов, и персональный патрон нашего дуэта Валерий Попов. Вырвавшись на свободу, мы с энтузиазмом злоупотребляли ею, распоряжаясь книгами современников с тем легкомыслием, на которое они нас подбивали.

Чтобы проверить, не опередил ли нас кто, мы изучили историю вопроса и не обнаружили ее. Единственным опытом такого рода оказалась книга автора, жившего на том же сапоге и преподававшего новую словесность в университете города Перуджа.

Одного названия хватило, чтобы пуститься в путь. Собрав котомки с тушенкой, сервелатом и газетной вырезкой с первым совместным опусом из рижской «Молодежки», мы вышли до зари на трассу с грузовиками.

– Russo, – привычно радовались дальнобойщики с левыми взглядами и передавали нас с рук на руки, пока мы не оказались у цели. Профессора, однако, не оказалось на месте. Он читал одну лекцию в месяц, и мы на нее не попали. Пришлось оставить подробное письмо с вопросом о том, как лучше приступить к делу жизни.

– Приступать категорически не рекомендую, – написал профессор в ответной открытке, – Что вы будете есть?

Этот вопрос нам не приходил в голову, но мы быстро нашли решение. Петя хотел продолжить карьеру окномоя, я – вновь стать пожарным. (Мы, конечно, не знали, что обе профессии в Америке считались привилегированными и были доступны только членам профсоюза, где нас не ждали).

Разобравшись с будущим, мы стали прощаться с настоящим. Римские каникулы кончались, и напоследок мы отправились на экскурсию туда, где все началось. По дороге к Капитолийскому холму нам встретились измученные достопримечательностями ивановские ткачихи. Пересекшись на полпути, две группы замерли, услышав родной язык в римском сердце чужбины.

Первым пришел в себя руководитель делегации с носовым платком, ловко завязанным на макушке.

– Да вы ж изменники, – взвизгнул он, ошеломленный догадкой, – родину продали.

– И не зря! – нашелся мой сосед-дантист, потрясая золоченной цепью, которую он выменял на расписные рушники в гуще римской барахолки «Американо».

Две экскурсии расстались, оставшись при своих: никто не знал, ни сколько стоит родина, ни кому её можно продать.

Я сорок лет жду ответа, но теперь мне есть, чем торговать. «Новая газета» одарила меня квадратным метром родной земли в географическом центре отечества, расположенном неподалеку от тунгусского метеорита, знавшего, куда падать. Купчая висит у меня над столом, но я по-прежнему не готов продать родину, так как верю, что она еще пригодится.

Бродвей, или КВН

За ночь до перелета в Америку она мне приснилась. Титановые стены, алюминиевые купола, платиновые колонны: «Туманность Андромеды» в интерпретации студии Довженко.