Обратный адрес. Автопортрет

Если считать меня историей, то так оно и есть. Когда сегодня, уже совсем в другом веке я разглядываю эти длинные, склеенные, чтобы все влезли, снимки, то радуюсь, что одни друзья на них молоды, другие – живы.

На левом фланге пилястрами возвышаются дочки Смирнова: Дуня и Саша. Рядом с ними любой – метр с кепкой. Однажды сестры взяли меня под руки и подняли на смех.

– Втроем, – обрадовались ведьмы, – мы напоминаем букву W.

Рядом угадывается Битов, почему-то в маске коровы. Где бы мы ни встречались, на конференциях или за столом, я никогда не слыхал от него банального слова. Тем больше было мое удивление, когда в дни Грузинской войны мне попалась подпись Битова под своеобразным документом, назвавшим Америку врагом свободы и оплотом тоталитаризма. Живя здесь, я этого не заметил, но Битову, который редко ее покидал надолго, ничего не сказал.

Я до сих пор не знаю, как себя вести со взрослыми, которые были кумирами моего детства. Однажды я выпивал на чужой американской кухне, сидя между Гладилиным и Аксеновым.

– В пятом классе, – сказал я, не сдержав восторга, – мне казались лучшими книгами человечества «История одной компании» и «Пора, мой друг, пора».

– А сейчас? – быстро и хором спросили классики.

– Не знаю, – признался я, – слишком люблю, чтобы перечитывать.

В заднем ряду на фотографии – Илья Левин, нарядившийся беглым каторжником. Он так и сидел за рулем всю дорогу из Вашингтона – полосатый, как зебра, на которых Илья насмотрелся в Африке. Ленинградский филолог и американский дипломат, Левин выучил суахили, идиш и фарси, чтобы работать в экзотических краях. Илья справлял Пурим во дворце Хуссейна, ел жареную кобру в Душанбе, на Занзибаре покупал пряности с ветки, в Москве лучше всех делал хреновую настойку. Не удивительно, что, попав в Эритрею, Илья первым посадил хрен в африканскую землю. В этой нищей, но гордой стране он служил атташе по истребленной марксистскими властями печати, а в свободное время осматривал достопримечательности.

– В оазисе, где родился Ганнибал, – вспоминал Левин, – есть отель «Пушкин».

Рядом с Ильей – Володя Козловский, знавший английский лучше всех эмигрантов. Для разгона он перевел на русский «Кама-сутру» и составил многотомный словарь нашего мата.

Художники Гриша Брускин и Вагрич Бахчанян снялись без масок, чтобы потомки опознали. Зато миниатюрный берлинский живописец Женя Шеф походил на эльфа, и не только в Хеллоуин. Рядом с ним – одетый цыганским бароном Сёма Окштейн, который прославился женскими портретами-фетишами в стиле «вамп». Моделью ему служила милая жена, сделавшая карьеру в банке.

– Сразу и не узнал, – застеснявшись, сказал я при знакомстве.

– Зато брак счастливый, – ответила она.

В центре снимка – королева бала Татьяна Толстая. Она неизменно получала «Золотую тыкву» за лучший костюм. И не удивительно, если учесть, что однажды Таня пришла в пальто, а скинув его, осталась в наряде орангутанга.

Шумная и веселая, на первый взгляд Толстая кажется не похожей на свою тонкую прозу. Но в ее литературе есть и нечто по-фольклорному залихватское, заговаривающееся, чуть ли не кликушествующее. Вот так Наташа Ростова танцует барыню: по-народному и как бог на душу положит, чем меньше думаешь, тем лучше получается. Толстая знает, когда отпустить вожжи и распустить язык – он сам до Киева доведет.

Пожалуй, только в нем, в Киеве, мы с ней и не встречались, зато прочесали изрядную часть остального мира. Путешествуя по городам Старого и весям Нового света, мы всюду начинаем диалог с того места, на котором в прошлый раз его прервали. С Таней можно дружить дискретно. Пунктир разговора пересекается в точке встречи, чтобы побыть и посмеяться вместе. Например – в древнеримском, а теперь хорватском городке.

Литературный праздник в Пуле разворачивался в тенистом от пальм саду, где стоял помпезный Дом офицеров. В XIX веке здесь играли в бильярд австрийские адмиралы, в XX – югославские, теперь собрались писатели. Их встречала двухэтажная покровительница – голая, как леди Годива, резиновая женщина, оседлавшая книгу.

– ПУФКа, – представили ее мне, но разобрать аббревиатуру я не успел, потому что заиграл дуэт ударника с ударником.

– Национальный гимн? – спросил я.

– Скажете такое, – поджала губы соседка, и я больше не решался шутить над молодым и потому особенно обидчивым патриотизмом.

Книжную ярмарку поручили открыть Толстой.

– Живеле! – выкрикнула она, и все перешли к выпивке.

Тем же вечером мы допивали последнее под светлым от звезд адриатическим небом.

– Мы с тобой тут тоже звезды, – задумчиво сказала Татьяна.

– Еще бы, – благодушно ответил я, – ты – Большая Медведица, а я – Малая.

Отсмеявшись, мы решили, что глупо расставаться и после смерти. Толстая в нее не верила, я не знал, что сказать. Чтобы узнать, мы договорились, что попавший на тот свет первым пошлет оставшемуся на этом шибболет – тайное слово-пароль, содержащее благую весть. Пока жив, я, разумеется, тайну не выдам. Но иногда она мне снится: стихи, написанные такими словами, от которых отступает смерть. В Хеллоуин мы над ней еще хихикали.

2