Обратный след

— Ты в гостинице, Ричард? — поинтересовался дребезжащий голос.

— Конечно, — не моргнув глазом, соврал Вайдис.

Он сидел за соседним столом перед Денисовым в модной курточке с огненно-красным подбоем на капюшоне, мятых вельветовых брючках; на редкость мягкий, ухоженный, благополучный.

— Хорошая гостиница? — спросили недоверчиво.

— Прекрасная.

— Не холодно?

Жара… Пока нигде не был, никого не видел. — Вайдис намеренно закруглял разговор. — Буду звонить завтра, отец. В это же время.

— Как там кормят? — подумав, не спеша спросил Вайдис-старший. — Будь осторожен. Помни, что врач рекомендовал…

— Конечно. Ничего соленого и жареного… Привет маме. Все! Целую. — Он положил трубку, взглянул на Денисова. — Что с того, что тебе за пятьдесят?! У вас с родителями тоже так?

Даже при беспощадном свете двухсотсвечовой лампы Вайдис выглядел значительно моложе своих лет.

— Я рано лишился отца, — подумав, ответил Денисов.

Вайдис выждал паузу.

— Сочувствую. И все-таки… Я лично предпочел бы узнать от родителей больше, чем просто: «Не ешь жареного, мучного!» или «Мой кипяченой водой фрукты!..» До этого можно и самому додуматься. Понимаете? Или вот еще: «Лучше купить вещь большего размера, ее можно перешить, в то время как малую ни для чего не приспособишь…» Этого недостаточно. Правда? С таким запасом все-таки неуютно в жизни. Тем более когда уже не надо покупать одежду на вырост!

— В этом тоже не вся мудрость.

— И все-таки одну я открыл. Совершенно самостоятельно. Хотите? — Вайдис взглянул на Денисова. — Есть заповедь, которую переводят как «Не клянись!». Слышали? Но что значит «Не клянись!»? Почему она идет в ряду с такими, как «Не убий!» и «Не укради!» — Он переждал. — И вот я понял: имеется в виду «Не зарекайся!».

— А в чем разница?

— Не чувствуете? «Не зарекайся!» — значит: не забывай, что завтра обстоятельства могут оказаться выше, чем ты думаешь сегодня. А «Не клянись!» — значит, не клянись!

— Личный опыт?

— Была одна неприятность. Правда, еще в молодости…

Денисов снова перелистал паспорт: прописан, работает, военнообязанный.

— Сколько вы дней в Москве?

— Второй, кажется. Забыл счет.

— Где были?

— Может показаться смешным… В почтовом вагоне! — Он кивнул на окно, в направлении Дубниковского моста. — Приехал в Москву, и вместо Третьяковки, Большого театра, Бородинской панорамы…

— Цель вашего приезда?

— Я в отпуске. Но есть, конечно, и цель. Походить, посмотреть. Кое-что приобрести…

— Как вы попали с Белорусского на наш вокзал?

— Случайно. Могу закурить? — Он достал сигарету. Денисов обратил внимание на марку — «БТ».

— Курите.

— Спасибо. Сюда я приехал двадцать восьмым, скорым. Сразу подался в «Минск», затем в гостиничный комплекс «Останкино», оттуда в «Турист». Все без пользы.

— Мест не было?

— Нигде. — Он прикурил, убрал зажигалку и сигареты. — В «Туристе» сказали про гостиницу «Загорье». Это в Бирюлеве, по вашей дороге. И там ни одного места. Из Бирюлева и попал сюда.

— Потом?

— Не знал, куда приткнуться… — Дальнейшее Денисов знал, однако внимательно дослушал до конца. — От нечего делать пошел в парикмахерскую. Все-таки теплее! На женской половине сидела женщина. Разговорились. Оказалось, проводница почтового вагона, раньше жила в Клайпеде. Рассказал про свое бедственное положение. «Хорошо, — она сказала, — познакомлю вас со своими коллегами. Понравитесь, оставят ночевать». У меня с собой были две бутылки «Старорусской». Пока она делала укладку, я купил еще марочного. В ресторане.

— Таким образом…

— Я здесь. Начальник вагона, конечно, не обрадовался. Нарушение инструкции и прочее. И все-таки!

— А Косов?

— Этот был категорически против. Видите ли… — Вайдис помолчал. — Я считаю, что цель у всех людей… У вас, у меня, у Косова одна! Только мы подходим к ней с разных позиций. И окольными путями.

Денисов посмотрел вопросительно.

— Чего мы все хотим? Лучшего для себя и для других! Правда? Это ведь всех устроит?! Только идем мы каждый по-своему, со своих позиций… Об этом, кстати, мы проговорили весь вечер и часть ночи. И я их убедил. Выпили, конечно. Спать легли уже на рассвете.

В нем чувствовался махровый эгоцентризм большого избалованного ребенка, до старости опекаемого родителями.

— А утром?

— Проснулись к полудню. — Он поправил капюшон курточки, чтобы тот не топорщился сзади. — За вагоном пурга, стужа. Косов сходил за вином. Не подумайте, что мы напились. Просто для беседы. Ни у кого ни в одном глазу. Говорили, играли на гитаре.

— На гитаре играл Салов? — спросил Денисов.

— И другая женщина.

— Не Кладовщикова?!

— Татьяна… — Вайдис ничего не заметил. — Молоденькая, симпатичная…

— По-вашему, ей сдали полку?

Вайдис покачал головой:

— Нет…

— Где она спала?

— В служебном купе.

Денисов подумал о заколке на столике в служебном купе рядом с зимней дыней «кара-кыз».

— Не помните, она пользовалась заколкой?

Вайдис кивнул:

— Красного цвета.

Стала ясной причина, по которой почтовики дружно отказывались упоминать пассажира: все были хорошо знакомы между собой.

— Когда Татьяна ушла?

— Из вагона? Утром. Когда и Косов.

— То есть до его гибели?

— Они рано ушли. Потом Косов вернулся с вином.