Образ, бережно хранимый: Жизнь Пушкина в памяти поколений

Бестужев и Рылеев полагали, что «Евгений Онегин» (каким он предстал в первой главе) явился произведением более слабым в сравнении с «Бахчисарайским фонтаном» и «Кавказским пленником». Рылеев определенно высказал, что не «Онегин», а «Цыганы» есть подлинное свидетельство роста таланта Пушкина. Заметим, что при всей критичности, мотивированной установками декабристской литературы, отзывы друзей поэта были заинтересованными и дружескими по тону. Иного характера отклики раздавались из лагеря консервативного, близкого правительственным кругам.

Отсюда хлынули издевательские отзывы о романе, утверждения, что талант Пушкина иссяк. Одним из наиболее ярых хулителей был Фаддей Булгарин.

Вот несколько штрихов к его портрету[89]. Фаддей Венедиктович на десять лет старше Пушкина. Писатель, журналист, редактор «Северного архива» и «Литературных листков». До переломного декабря 1825 года слыл либералом, был дружен с Рылеевым. После восстания декабристов Булгарин быстро сориентировался в новой обстановке, стал верным слугой и пособником взошедшего на престол. Вместе с Н. Гречем (тоже былым либералом) Ф. Булгарин становится соиздателем официозной газеты «Северная пчела» и подобного же журнала «Сын отечества», совмещая поприще редакторское и журналистское со службой негласным осведомителем III отделения. Булгарин не раз в своей жизни резко менял позиции: так, в грозную пору Отечественной войны 1812 года поступил на службу во французскую армию, а после поражения французов переметнулся в русский стан. Но зато он на страницах реакционного своего журнала и газеты усердно защищал официозную монархическую идею, что победа в войне — заслуга и дело императора Александра I.

Пушкин и его ближайшее окружение — Баратынский, Вяземский, литераторы, объединенные вокруг журнала «Московский вестник», вели открытую полемику с «Северной пчелой». Разоблачая Булгарина, Пушкин дает ему прозвище «Видок», по имени известного всем в те годы французского литератора, опозорившего себя службой полицейским агентом.

Последовательный враг Пушкина, Булгарин опубликовал в двух номерах «Северной пчелы» статьи, в которых резкая критика VII главы «Онегина» переходит в прямые политические доносы. Эта глава романа в стихах являет собой, по оценке Булгарина, «совершенное падение» пушкинского таланта, не оставляющее надежды на его возрождение. Все ожидали, по словам Булгарина, что Пушкин, автор «Руслана и Людмилы», «в сладких песнях» передаст потомству великие подвиги русских современных героев, а вместо этого — седьмая глава Онегина: «... в пустыне нашей поэзии появился опять Онегин, бледный, слабый... сердцу больно, когда взглянешь на эту бесцветную картину!» Критик порицает поэта за грустный колорит главы, за то, что московское общество, бал описаны в обличительных тонах. Этим поэт якобы обманул читателя, который «ожидает восторга при воззрении на Кремль, на древние главы храмов божьих...» Критик тщится показать, что Пушкин враждебно, относится к современной России, процветающей под эгидой царя. Булгарин изобретал разные приемы, чтобы создать отрицательное мнение у читателей, восстановить их против Пушкина.

«...Какое же содержание этой главы? — спрашивает он.— Стихи Онегина увлекают нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос:

Ну как рассеять горе Тани?
Ну как: посадят деву в сани
И повезут из милых мест
«В Москву на ярмонку невест».
Мать плачется, скучает, дочка...
Конец седьмой главе — и точка».

В критических разносах Булгарин не был одинок. Его поддерживали другие критики, которые тоже твердили о «безмыслии» романа. Так, в «Московском телеграфе» в статье о романе в стихах автор статьи на вопрос, какая общая мысль остается в душе после чтения Онегина, отвечает: «Никакой... при создании «Онегина» поэт не имел никакой мысли...»

В подобном контексте роман упоминался в многочисленных пародиях, стихотворных посланиях, литературных полемиках. В стихотворной пародии «Иван Алексеевич, или Новый Онегин» читатель находил утрированно издевательский реестр тем пушкинского романа:

...все тут есть: и о преданьях,
И о заветной старине,
И о других, и обо мне!
Не назовите винегретом,
Читайте далее,— а я
Предупреждаю вас, друзья,
Что модным следую поэтам.

Травля становилась все более последовательной и согласованной. Причина охлаждения публики к поэту «Московским телеграфом» объяснялась тем, что он «не выразитель дум и чаяний своих ровесников», а всего лишь «нарядный, блестящий и умный человек».