Обреченные королевства

Собравшиеся разразились приветственными кликами. Клео стояла подле отца, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Она уже не могла рассмотреть отдельных лиц – лишь размытые пятна. Но плакать – нет! Они не увидят ее слез!

– Улыбнись, Клео. – Эрон чокнулся с ней винным бокалом, и она опустилась на свое место за столом в переполненном гостями пиршественном зале дворца. Кругом звенел хрусталь, а она сидела с судорожно выпрямленной, напряженной спиной.

– Улыбнись, – повторил Эрон. – Не то все подумают, будто ты не рада нашей помолвке.

– А я и не рада, и тебе это прекрасно известно, – сквозь зубы ответила Клео.

– Стерпится – слюбится, – заверил он ее, но прозвучало довольно-таки равнодушно. – А потом, и очень скоро, наступит и наша брачная ночь…

Клео показалось, что это было не обещание, а скорее угроза.

Итак, все действительно состоялось. Она официально помолвлена.

После неприятного разговора с Эроном три недели назад она обратилась к отцу, надеясь отвести его от мысли об этой помолвке, пока дело не дошло до прилюдного о ней объявления. Однако отец слушать не стал. Напротив, заявил, что заботится лишь о ее благе. Ей следовало больше верить в его способность подобрать любимой дочери подходящего мужа.

Теперь Клео с нарастающим ужасом думала о том, что мысль об Эроне в качестве зятя – об Эроне, который якобы ринулся в бой, обороняя беспомощную принцессу от разъяренного пелсийского мужлана, – импонировала ее отцу куда больше, чем ей самой… теперь или в обозримом будущем.

После той, с позволения сказать, беседы король был постоянно занят, и Клео больше не удалось поговорить с ним наедине. Хорошо хоть занятость мешала ему и с объявлением о помолвке. Всякий день без этого казался Клео подарком. Еще одним шансом отыскать какой-то выход из положения…

Только придумать она ничего не сумела. По крайней мере, вовремя.

«А теперь поздно», – с отчаянием думала она.

Кусок не лез ей в горло. На столе чего только не было – ветчина и телятина, фаршированные куры и фрукты, сладкая выпечка и еще очень многое, входившее в пять перемен роскошного пира, – но скрученный тошнотой желудок Клео вряд ли смог бы что-нибудь удержать. Что касается вина… вот уж чего она ни под каким видом не собиралась даже в рот брать!

Как только подвернулась возможность, она сбежала из переполненного зала. Увернувшись от бдительного Теона, проскользнула сквозь толпу благопожелателей, восторженно предвкушавших королевскую свадьбу.

– До чего же приятно праздновать столь радостные события, – услышала она мимоходом голос одной дамы. – Надеюсь, обвенчаются они весной! Прелестное будет зрелище!.. Остается пожалеть лишь о принцессе Эмилии. Какое несчастье, что слабое здоровье помешало ей присутствовать здесь…

Сердце Клео болезненно стиснула незримая рука. Всякий раз, когда она себялюбиво сосредоточивалась на собственных несчастьях, совесть давала ей ощутимого пинка, напоминая: на свете происходили вещи куда важнее ее отношений с Эроном!

Головокружения и головные боли Эмилии становились все тяжелее. Она теперь большей частью лежала в постели и там же принимала пищу, слишком слабая, чтобы выходить к общему столу. Лекари, которых вызывали во дворец, один за другим оказывались бессильны установить, что же не так с принцессой. Только и могли, что советовать Эмилии побольше отдыхать… и ждать, пока «само пройдет». Вот все и уповали, что загадочная немочь принцессы со временем улетучится, как насморк.

Уповали.

Клео всегда воротило, когда речь шла о надеждах. Она предпочитала определенность. Желала наверняка знать, что завтрашнее утро выдастся веселым и солнечным, а день будет полон забав. Любила, когда ее родственники и друзья были вне сомнения счастливы и здоровы. Иной подход для Клео был неприемлем.

Эмилия непременно поправится, потому что так тому следовало быть. Если Клео достаточно сильно чего-либо хотела, ее желания сбывались. По крайней мере, до сих пор так происходило всегда. Почему же не теперь?..

И она решительно выкинула из головы помолвку с Эроном.

Удрав из большого зала, Клео направилась в покои сестры. Эмилия полулежала в постели, под пологом, опираясь на груду разноцветных подушек, и читала при свечке. В углу на мольберте стояла последняя, недавно законченная картина Эмилии – набросок вечернего неба. Когда Клео вошла в комнату, старшая принцесса подняла взгляд. Ее глаза показались сестре несколько остекленевшими, а лицо – бледным и изможденным.

– Клео… – начала она.

Та неудержимо расплакалась, одновременно казнясь за каждую слезинку, пролитую не то о себе, не то об Эмилии. Слезы – они ведь бесполезны. От них она лишь чувствовала себя слабой и беспомощной, точно щепка, увлекаемая – как все – могучим потоком.

Эмилия отложила книгу, отодвинула кисейный полог и протянула руку сестре. Клео подошла, спотыкаясь, и рухнула к ней на постель.

– Не могу смотреть на тебя больную, – всхлипнула она.

– Знаю, знаю, – отозвалась Эмилия. – Но ведь плачешь ты не только по этому поводу, правда? Отец, верно, сделал официальное объявление о помолвке?