Обреченные жить (Форт у Синей реки)

— Да. Этим Хэнкок объяснял резкое замораживание огромного числа исторических животных, найденных в мерзлоте Сибири и Аляски. А также — уничтожение древнейшей цивилизации, располагавшейся как раз в той самой Антарктиде. Произойти все должно так быстро, что шансов уцелеть почти не остается.

— И теперь ты полагаешь… Что и с нами случилось нечто в этом духе?

— По крайней мере, это объясняет столь долгое лето… Что про фауну и флору — не спрашивай. Все равно вразумительного ответа у меня нет. Я отвечал лишь за снабжение, вопросы, касающиеся последствий любой из возможных катастроф, решались на ином уровне. А, может быть, и была комета — раз появились мутанты… Или, все вместе.

Он замолк, глядя перед собой и подергивая головой… Сова вздохнул и обернулся ко мне:

— Что думает мой брат?

— Похоже на правду. Но это, в самом деле, уже ничего не меняет — мы ведь к такому не готовились? И никто не спешил нас предупредить о том, что, хотя бы может произойти…

— Как же… — Трясоголов слабо усмехнулся — Предупредили бы. Ты хоть соображаешь, что б тогда началось?

— Вполне. Если ты имеешь в виду полный хаос и анархию. Только я — не власть. И право умалчивать от себя — такое будущее! — ей не давал!

— Не шуми… — он ссутулился еще больше. — Что толку? Все теперь не там, где хотели.

— Не все, — Белая Сова выпрямился и встал перед ним во весь рост. — Эта жизнь не нравится тебе, не устраивает кого-то еще… Но мне она — нравится! Я живу, как свободный человек! Как вольный охотник прерий! Как мужчина и воин! А та, прежняя жизнь, отринута мной уже давно. И неважно, что случилось с землей. Комета, кора… что угодно! Мы живем здесь и сейчас! И будем жить! А ты… — он с презрением посмотрел на мужчину, — не живешь. Ты просто существуешь. И в этом большая разница между нами и тобой. Иди к своим, к Святоше — раз вождь тебя отпускает! Сердце индейца не склонно прощать ни предательства, ни измены. Будь ты обычным предателем — и твой скальп уже сушился на шесте. Но ты — не из наших. Ты — просто жалкий шпион недоделанного лжемонаха. Уходи к нему, и постарайся больше не попадаться на моей тропе. В следующий раз Дар не окажется поблизости!

— Пусть так… — он вдруг осмелел и кинул на меня отчаянный взгляд. — Пусть, вы довольны этим миром. А тем, что ради этой свободы погибли ваши близкие — довольны?

Я перехватил руку Совы и заставил его засунуть нож обратно…

— Ты просто глупец. Вы завидуете нам — а зачем? Кто мешает накопать глины на берегу и вылепить чашки? Мы едим и пьем, как люди — вы до сих пор подбираете полусгнившее барахло и пользуетесь им. Мы построили кузницу и Стопарь отливает наконечники для стрел — а у вас вставляют в древко осколки камней, или рыбные кости. Мы шьем одежду… — я брезгливо окинул его взором. — А вы проделываете в шкурах дырку для головы и носите ее, пока свалявшаяся шерсть не отвалится от грязи. Мы строим дома! Да! Потому что, не хотим жить в берлогах, подобно дикому зверью. Хоть кто-то в долине может похвастаться подобным? Едва ли. Даже в поселке, где рабочих рук впятеро больше, чем у нас, предпочитают прятаться в шалашах, или вырытых норах. Посмотри на форт! Каждое утро девушки выметают весь сор, и у нас всегда чисто и легко дышать. А у вас, гадят там же, где и живут. Да что там… И после этого, ты еще собираешься нас укорять, что мы свободны? Но мы, действительно — свободны! А вот свободны ли вы?

Трясоголов встал и бочком направился к двери. Встав перед ней, он обернулся и тихо произнес:

— Куда идти? С кем быть? Все смешалось в этом мире… и мне нет в нем места.

— Иди к своим, которые чужие. Иди в прерии, которых боишься. Иди к монаху… вдруг, на тебя нахлобучат рясу, и ты обретешь то, что так давно жаждал — возможность приказывать! Но помни! С крестом ли в руках, или с копьем — больше я не хочу тебя видеть. Форт не отказывает в гостеприимстве никому, кто приходит с миром. Ты — пришел со злом. Второй раз — Сова прав! — станет последним.

Шаги стихли. Мой друг надолго задумался — я не мешал. Сова протянул мне ладонь:

— Долг шамана — лечить души. Как лечить такие?

— Если смертью — ты плохой лекарь.

Он не стал спорить. Индеец только вздохнул, устало и как-то с пустотой в глазах…

— Святоша сильнее меня. Монах, хоть он и лживый, может опираться на привычки, полученные раньше. Там есть и признание его учения, и знакомые обряды, и даже способность принять это мир… как наказание за грехи. Что может индеец противопоставить проповедям монаха? У него всегда найдутся последователи. И у тебя и форта появятся новые враги.