Обречены воевать

Война едва не разразилась летом 1911 года, когда Германия направила военный корабль «Пантера» в Агадир, рассчитывая создать военно-морскую базу в Атлантике и оспорить тем самым французское владение Марокко. Франция обратилась за помощью к Великобритании. Британский кабинет счел, что Берлин норовит досадить Парижу и ослабить узы последнего с Лондоном. В речи в Мэншн-хаусе [300] Ллойд Джордж недвусмысленно дал понять, что война предпочтительнее позорной капитуляции, которая подорвет статус Великобритании как великой державы. В конечном счете Германия отступила, напряжение удалось снять, но многие немцы посчитали, что страну снова обделили, а потому их разочарование и недовольство англичанами лишь усилились. Значительная часть населения и руководства Германии считала колонии необходимыми для выживания страны, но теперь казалось, что это насущно необходимое расширение будет сорвано, что обернется фатальными последствиями[301][302].

Черчилль, министр внутренних дел в пору Агадирского кризиса, утверждал, что Великобритания должна выступить на защиту Франции, если та подвергнется нападению Германии. Он соглашался с Ллойд Джорджем, рассуждал без дипломатических обиняков и радовался «усмирению задиры». Создавалось впечатление, что британские мощь и решимость противостоять агрессии навек отпугнули немцев от «любых новых провокаций» и что все, как Черчилль писал жене, «закончится хорошо и выгодно для нас». Но риск войны действительно был реальным. Черчилль знал, что для Великобритании истинной ставкой в конфликте будут не независимость Марокко или Бельгии, а недопущение «растаптывания и разграбления Франции прусскими юнкерами, что станет катастрофой, губительной для всего мира, и быстро уничтожит нашу страну»[303].

Став очевидцем колебаний кабинета министров в 1911 году, Черчилль, когда несколько месяцев спустя он стал первым лордом Адмиралтейства, сосредоточился на устранении уязвимости Великобритании. Его «ум полнился мыслями об опасностях войны», а сам Черчилль всей душой стремился сделать Великобританию, повторяя слова покойного Мартина Гилберта, «неуязвимой на море… Всякий недостаток следовало обратить в преимущество, всякий пробел подлежал заполнению, всякую непредвиденную случайность следовало предусмотреть». При этом для Черчилля подготовка к войне не была равноценной фатализму. Он делал все, что было в его силах, готовя «Британию к битве», но категорически отвергал «теорию неизбежности войн» и надеялся, что, откладывая «наступление печального дня», конфликт можно предотвратить – ведь по истечении времени могут произойти некие позитивные события на международной арене (например, придут к власти более миролюбивые «демократические силы», которые сменят юнкеров в правительстве Германии)[304].

Иными словами, Черчилль прикладывал все силы к тому, чтобы замедлить и даже прекратить гонку морских вооружений. В 1908 году кайзер Вильгельм отверг британское предложение ограничить гонку вооружений; дополнительные англо-немецкие переговоры в 1909–1911 годах тоже оказались безрезультатными. Но Черчилль не сдавался. В январе 1912 года он сказал сэру Эрнесту Кесселу [305], посреднику на переговорах с кайзером, что, если Германия сократит темпы своей морской программы, это приведет к «немедленной разрядке». Кессел предложил кайзеру признать британское превосходство на море и сократить масштабы кораблестроительной программы в обмен на помощь Великобритании в поиске «свободных» колоний. При этом Лондон и Берлин воздерживались бы от агрессивных действий друг против друга. Кайзер, как сообщил Кессел по возвращении, «обрадовался почти как ребенок». Но когда британский министр обороны Ричард Холдейн прибыл в Германию для дальнейших переговоров, немцы заявили, что готовы сократить темпы строительства кораблей в обмен на нейтралитет Великобритании в случае европейской войны. Великобритания не могла согласиться с таким изменением баланса сил. Англичане гарантировали, что не будут вступать в какие-либо союзы ради нападения на Германию, но разгневанный кайзер отказался от британского предложения.