Обречённые на мытарства

Машина остановилась у приземистого навеса с дощатой крышей. Вместо стен по бокам был натянут брезент. Это и был полевой госпиталь, возведённый наспех. Вокруг него стояли машины и подводы с ранеными, сновали санитары с носилками. Тут же располагалась прачечная, на которой трудились пятёрка женщин среднего возраста. В их распоряжении были два пожилых солдата, которые таскали из ручья воду в вёдрах и выносили помои. На натянутых между деревьями множественных верёвках были развешаны выстиранные простыни, халаты, полотенца, бинты и разное тряпьё.

– Большое тут хозяйство, – удивлённо проговорил Игнат Померанцев, обратив свои слова неизвестно к кому.

К их машине подошли четыре солдата-санитара, открыли задний борт, приставили деревянный трап. Двое поднялись в кузов, двое остались внизу с носилками.

– С прибытием, мужики, – выговорил один из них, стараясь придать голосу бодрый тон. – Из Вологодской волости есть кто?

Никто из раненых ему не ответил, и он замолчал.

Санитары сделали четыре ходки, прежде чем Иван оказался у них на носилках. Они подняли носилки и понесли под навес. Померанцев, опираясь на палку, попытался проследовать за ними.

– Тебе там делать нечего, – хмуро сказал один из санитаров. – Этого сейчас будут резать, а ты дожидайся своей очереди вон там.

Игнат посмотрел в том направлении, куда показал кивком головы санитар и увидел большую группу раненых, расположившихся прямо на земле.

– Я дождусь тебя, Ваня, – громко произнёс он вдогонку и поковылял к легкораненым.

А машины с ранеными всё прибывали и прибывали…

Ивана прооперировали и отправили в Тамбов. Игнат Померанцев остался долечиваться в прифронтовом госпитале, расположенном в десяти километрах от полевого госпиталя. Василия Бородина похоронили в этот же день в братской могиле на краю хутора Калинин.

Глава 27

Над железнодорожной станцией опустилась ночь. Потемнели окна в общежитии, его обитатели поочерёдно погасили тусклые лампочки и улеглись спать. Светилось лишь одно окно в конце коридора, да два фонаря бросали матовый свет на деревянный тротуар, ведущий к входным дверям. Моросил, не переставая, мелкий и нудный осенний дождь. На улице было слякотно и мерзко.

Василиса вернулась из поездки, сдала документы и не спеша шагала к общежитию. Судя по тёмному окну в комнате, девчата уже видели первые сны. С того дня, когда Нинка Кувалдина ушла на фронт и освободила койко-место, к ним никого не подселили. В комнате они жили пока втроём.

«Завтра отсыпной, надо выкроить время и навестить маму, – подумала она устало. – А то давненько я её не навещала. Переживает мамуля за меня, как всегда, да и коротать дни в четырёх стенах в полном одиночестве совсем не весело. Явно соскучилась. А я, чёрствая и бессовестная дочь, всё свободное время проводила на свиданиях».

Василиса грустно улыбнулась своим мыслям и вспомнила последнее свидание с Василием Суворовым. Капитан-артиллерист после излечения в госпитале возвращался на фронт. Было это неделю назад, а его печальные глаза всё ещё всплывают в её памяти…

…В день отправки на фронт капитан встретил её на станции, когда она вернулась из очередной поездки.

– Ну, вот, Василиса, настал тот день, которого я так не хотел, – сказал Василий, взяв её за руку. – Время пролетело, как один миг.

– К сожалению, нам не дано управлять этим временем, – ответила она нарочито будничным голосом, пытаясь не выдать упадочного настроения. Через несколько часов им предстояло расстаться.

– Да, повернуть время вспять ещё никому не удавалось, – согласился Василий. – Вернуть его назад – то же самое, что пытаться вытащить на небосклон закатившееся солнце.

Оба они несколько секунд внимательно смотрели друг другу в глаза. Затем, не проронив ни слов, взявшись за руки, направились по широкой тропинке вдоль подножия горы. Знакомым маршрутом они пошли в последний раз. Тропинка уводила в небольшой лесочек, в котором всегда было безлюдно и тихо. А осенью ещё и красиво. Василию с первого раза понравилось это место с видом на реку.

Когда они дошли до края лесочка, Василий поднял с земли три палых листа разной окраски и сказал:

– Если бы я стал вдруг волшебником и смог превратить эти листья в драгоценные пластины, я использовал бы их в качестве наград. Вот этим медным узором я наградил бы врача, который направил меня в этот город. Бронзовый лист я вручил бы твоей подруге, за то, что она свела нас с тобой. А вот этот, золотой, – Василий крутанул ярко-желтый лист за хвостик, – я приколол бы на лацкан твоего жакета.

– Мне-то за что? – грустно улыбнулась Василиса, поразившись воображению Василия.

– За то прекрасное и неповторимое время, которое я провёл с тобой. За то, что зажгла огонь любви в моём сердце.

– Спасибо, – промолвила Василиса в смущении и крепко сжала руку капитана.

Василия выписали из госпиталя утром, а вечером ему предстояло отбыть в свою часть на фронт. Напоследок им обоим повезло: выписка произошла в тот день, когда у Василисы выпал отсыпной после поездки.

Лицо капитана было озабочено, брови сдвинулись к переносице, он о чём-то напряжённо размышлял.