Обречённые на мытарства

До самого дома Ванька пытался отыскать в голове хотя бы один факт, который каким-то образом мог бы опорочить учителя истории Виктора Пантелеевича Осокина и директора завода Ивана Максимовича Сидорина. Ни на одной из его встреч с этими людьми не происходило ничего плохого. В этом он мог бы поклясться перед кем угодно.       Неоднократно Ванька невольно сравнивал их со своим отцом. Отец был таким же честным, добрым и справедливым. С той лишь разницей, что верил в Бога и ходил в церковь. Почему отец верил в Бога и ходил в церковь, а мать – нет, для Ваньки оставалось загадкой. Сегодня он хотел, наконец-то, спросить дядю Сима о Боге, но опоздал. Теперь вряд ли когда-нибудь произойдёт встреча с Иваном Максимовичем, теперь придётся спрашивать у кого-нибудь другого. Но у кого? В окружении Ваньки больше не осталось такого человека, с которым он мог бы поделиться сокровенными мыслями. Мать не в счёт. На такой вопрос она не ответит, потому что неграмотная. Она всего лишь год назад стала подписываться в документах печатными буквами, которые заучила по памяти. До этого времени мать ставила крестик вместо подписи.

И вдруг Ваньку осенило.

«Нужно сходить в церковь! Как я сразу не догадался? В ней я смогу получить ответы на все вопросы!»

На следующий день после уроков он направился в церковь. Она находилась неподалёку от школы, стояла на небольшом возвышении у подножия горы.

Люди, пред тем как войти в здание церкви, останавливались, крестились и совершали поклоны. Ванька, озираясь по сторонам, чтобы не быть уличённым в посещении божьего храма, прячась за спины прихожан, словно мышь, юркнул в массивные двери.

То, что он увидел в первый момент, поразило и парализовало его. Везде горели свечи. Их было так много, что возьмись Ванька за пересчёт, у него это бы не получилось. На стенах висело множество икон с изображением святых. Их лица были какими-то неестественными, совсем непохожими на лица обычных людей. Поражали необычайно тонкий и длинный нос, маленький рот и большие глаза. Все эти святые, казалось, смотрели только на него. Причём, смотрели строго и осуждающе, как будто укоряли за богохульство.

Ванька в растерянности топтался посреди зала и пялился с широко открытым ртом на распятого Христа. Ему стало вдруг душно, он расстегнул пальто. На шее красовался пионерский галстук. К Ваньке тотчас, откуда-то сзади, подкралась высохшая, как гороховый стручок, согнутая пополам старуха. Она гневно зашипела ему на ухо:

– Пионерам сюда заходить не положено. Нельзя осквернять Храм Божий своим присутствием. Пионеры и комсомольцы такие же антихристы, как и коммунисты. Это они погубили много церквей! Выйди немедленно, богохульник, пока тебя не застал батюшка. Иначе я кликну сторожа, и он быстро вышвырнет тебя отсюда!

Ванька развернулся и выбежал из церкви.

«Религия – это опиум для народа!» – вспомнились ему слова Ленина, вычитанные однажды в книжке. Он не знал точного значения этого слова, и не спрашивал из-за ненадобности. А вот сейчас неожиданно для себя вдруг понял, что опиум – это, скорее всего, какой-то дурман!

«Точно – дурман, – подумалось Ваньке, когда он очутился на улице и перевёл дух. – На себе испытал. Всё тело разом одеревенело при виде лиц святых, даже соображаловка отказала».

Хмурый и опустошённый он вернулся домой. Забрался на полати и до самой ночи пролежал там, уставившись в потолок. Не давала покоя единственная мысль: чем могла очаровать и покорить церковь отца? Что такого привлекательного он смог усмотреть в ней, чтобы с безудержным желанием стремиться туда всякий раз?

Необычное поведение сына обеспокоило Евдокию. Ванька не спускался с полатей, не помогал растапливать печь, не задирался на сестёр, даже голоса не подавал.

– Ванечка, ты не заболел? – спросила она, не выдержав молчания сына.

– Нет, мама, я здоров.

– Так чего печь не разжигаешь?

– В другой раз, ладно? Книжка очень интересная попалась.

– Ой, ли? Скрываешь от меня чего-то. Нашкодил, поди? Или двойку получил? Давай, рассказывай!

– Да всё у меня хорошо, мам! Говорю же: книжку интересную из библиотеки принёс. Мне её на два дня всего дали.

– Ванька, не ври, – вступила в разговор Василиса. – Уж я-то знаю, когда ты что-то скрываешь. Забиваешься в щель, как мышь и молчишь. Колись, давай, что произошло? Мы всё равно не отстанем, пока ты не расскажешь, что случилось.

Говорить о посещении церкви не хотелось, и тут он вспомнил, что ходил навестить дядю Сима. Это сообщение послужило для него палочкой-выручалочкой.

– Ходил навестить дядю Сима, – как бы с неохотой сообщил Ванька.

– И что?

– Не живёт он больше в том доме.

– Переехал куда?

– Арестовали его ещё осенью, в тюрьме он.

Евдокия выронила из рук полено. Оно с грохотом упало на металлический лист у печки. Из отгороженной комнатушки тотчас выскочили друг за дружкой Василиса и Фрося, уставились на мать. Лицо её было бледным, губы слегка подрагивали. Сообщение сына живо напомнило ей о Марке. Сердце замерло и будто остановилось.