Обречённые. Том 1

Его оборвал звонкий удар рельса, потом ещё один и ещё. Рельс висел под потолком на тросе, а бил в него Петрович, изо всех сил работая крыльями, и с натугой махая пудовой кувалдой.

— Конец смены! Всем расходиться! — крикнул из-под потолка ангелочёрт и выронил кувалду. Перепади такая в голову Мэтхену, второго удара бы не понадобилось. Но в тело «амёбы» кувалда канула даже не со всплеском — с тихим хлюпаньем. «Амёба» поползла к выходу, а кувалда осталась валяться на полу. Только прозрачная влага, неотличимая на вид от воды, напоминала, что предмет прошёл сквозь тело чудовища. И снова пахнуло озоном, дышать всем враз стало легче.

Но народу было наплевать. Завцеха Петрович по воздуху, остальные — пешком потянулись к дальнему бараку, к которому выстраивалась огромная очередь. Усталые лица, ряшки, морды, репы, хари оживились, народец загалдел — и по обрывкам реплик Эрхард-Эдик понял, что очередь — к месту раздачи баланды. Собственно, в народе заветный барак так и именовали — Раздача.

От барака зависела вся поселковая жизнь: крыс и ворон мало, их поди ещё поймай, а там, где собирается стая, ещё неизвестно, кто кого поймает. А сотворённая из химикалий, на первый взгляд несъедобных, баланда худо-бедно позволяла не протянуть ноги. Из чего она состояла, и как делалась, никто не знал. Работала автоматика, каждый день ровно в девятнадцать-ноль-ноль в реакторы загружались ингредиенты, в восемь тридцать вечера начинался синтез, и к девяти часам, к концу смены, несколько тонн как бы еды были готовы к употреблению. Оставалось взять у угрюмого бородатого мутанта с одним огромным глазом вместо пупка, зато аж шестью разнокалиберными руками, миску побольше да почище — и тащиться к одной из торчащих в стене трубок. А там вообще просто: нажимаешь клапан — и в миску, пока держишь, течёт горячая жижа. Больше, чем может влезть в миску, всё равно класть некуда. А народ бдит, за попытку простоять у трубы дольше, чем нужно, чтобы выхлебать через край, можно получить по репе. Хотя баланда всегда остаётся лишняя — ведь население посёлка не растёт.

Дойдя до раздачи, Эрхард долго примеривался к столу с мисками: какую выбрать? Понятно, что надо побольше, голод — не тётка. Но самая большая, и вообще большинство крупных, загажены до черноты. Миски были пластмассовые, исцарапанные когтями, клешнями и зубами, жестяными и железными — последние местами покрылись ржавчиной. Вид был такой, будто ими пользовались много лет, но ни разу не мыли — хорошо, если вылизывали. Так, наверное, и было, да и немудрено: сам бы он не рискнул мыть посуду здешней водичкой. А уж пить её, да ещё в некипячёном виде… С дровами в посёлке тоже напряжёнка: леса вокруг совсем измельчали и выродились, да и почти не горели пропитанные чёрной слизью деревца. Выживали, кто как мог: кто дрожал и лязгал зубами долгими зимними ночами, кто тащил с завода мусор и грелся у коптящих вонючих костров, многие оставались ночевать на заводе. Там ведь как — заслонку откроешь, и пойдёт тепло. Правда, вместе с ним — и ядовитый даже для мутантов дым. Так что погрел лапы — и освободи место другим, пока в отвал не потащили.

…Со смачным хлюпаньем бурая масса полилась в относительно чистую миску. Она напоминала жидкую кашу или густой гороховый суп, а с учётом цвета… Нет, о таком во время еды лучше не думать. Часть брызнула на руку, Эрхард машинально слизнул. Ни вкуса, ни запаха. И на том спасибо — не воняет. Ложки не полагалось, Мэтхен стал прихлёбывать через край, чувствуя, как разливается по телу приятное тепло. Есть можно: после двух дней впроголодь и это праздник.

Радость была недолгой. Миски опустели быстро, и он стал свидетелем, как мутанты увлечённо вылизывали дно, стараясь не оставить ни капли баланды: до следующего вечера раздача будет закрыта. Только если поймать какую-нибудь живность, а поди её ещё, поймай. Живность в пустошах бродит такая, что ещё неизвестно, кто кого поймает. Эрхард представил себе, сколько народа могло до него вылизывать эту миску, и на кого были похожи эти существа — и синтетическая баланда запросилась обратно. Еле удержался.

Стоящий рядышком мрачный дедок с тяжёлым, почти метровой длины клювом, всегда уныло опущенным вниз, умиротворённо рыгнул. Отёр губы — и провозгласил:

— Пацаны, к краникам уже пускают!

Мужики восторженно загалдели: близилась главная радость поселковой жизни.

К краникам шли не все. Часть женщин и все дети разворачивались, и сыто прикрыв глаза, расходились по домам. Некоторые мужики, заметил Мэтхен, тоже предпочли спать на трезвую голову. Но тех, кто решил употребить, было гораздо больше.