Обречённые. Том 1

От пункта раздачи начиналась другая очередь, кончавшаяся у одноэтажного невзрачного барака — если не считать завода, первого целого здания, увиденного Эрхардом в Зоне. Барак был огромен и тянулся метров на сто, но и в очереди стояло больше половины населения посёлка. А жило тут, как прикинул Эрхард на глазок, не меньше пятисот разномастных существ. Мутанты хрипели, толкались и матерились, местами вспыхивали драки, если кто-то пытался прорваться без очереди. Но Эрхард заметил, что драки были не такими уж жестокими: похоже, это тоже своего рода традиция, как и висящая над толпой весёлая матерщина. Лица стали на удивление добрыми и приветливыми, кое-кто — вот уж и правда хохма! — вежливо здоровался и пожимал руки, у кого они были. Порой слюняво целовались, да так, будто хотели заглотить друг друга целиком. На лицах сияло предвкушение и нетерпеливое ожидание счастья.

Мэтхен удивлённо смотрел на эту, с точки зрения забарьерцев, толпу уродов. Сейчас они не казались монстрами — скорее, недалёкими, но безобидными чудаками, нацепившими уродливые маски, но при этом оставшимися людьми. В родном Забарьерье ничего подобного не было, там каждый рассматривал другого, как конкурента: только расслабься — поимеют и съедят. А государство — как единственного гаранта, что конкуренция не выльется во всеобщую резню. Здесь нужды в «ночном стороже» не просматривалось и намёком. И вот уже он сам чувствует себя частью толпы, понимает её чувства, мысли, желания, и сам их разделяет. Он хотел, впервые в жизни, быть как эти, бесцеремонные, но добрые и отзывчивые существа… Он уже не жалел, что загремел в Подкуполье.

Выделяясь из толпы габаритами, Мэтхен увидел Двуглавого. Тот, похоже, уже набрался из персонального краника — гулко хохотал, роняя вязкую слюну из обоих ртов на волосатую грудь, и, покачиваясь на четырёх ногах, брёл вдоль очереди.

— Сказано же — не велено пущать! — рявкнул он, ухватив за шкирку какого-то щуплого паренька с тремя ушами, причём третье росло прямо из лба и постоянно спадало на глаза. Могучая затрещина опрокинула мужичка на карачки. — Тебе ж сказано ясно, козлина, — десять суток без пойла! А не надо на барудованью блевать! Не твоё, каз-зёл — казённое! Всенародное, значитца! Усёк разницу, деб-бил?!

— Дак не виноватый ж я! Оно ж само вырвалось! — стонал мужик. — Борь, ну пусти разок! Прижмурюсь же без пойла, гадом буду, прижмурюсь! Я ж отработаю, блин!

И непреклонный «пурзидент» только горестно вздохнул: наверное, понял, что оставлять нормального подкупольца без пойла слишком жестоко. Традиция была давняя, знал Мэтхен, шедшая ещё из российских времён. Он читал, ещё в те времена охотнее подавали нищим на водку, чем на хлеб. Вот и ещё доказательство, что Россия — была. Да кому они тут нужны-то?!

— Ну что, пустим его? — поинтересовалась правая голова у левой. Наверное, именно правая была «доброй», а левая — «злой». «Вот он, подкупольский парламентаризм, — ехидно подумал Мэтхен. — Вроде бы и единоначалие, типа, диктатура — но в то же время и демократия, потому что голов-то две». Он увлечённо наблюдал, пытаясь понять, что решит Боря. Вроде бы никакая власть не допустит, чтобы её распоряжения вот так нагло и открыто игнорировали. И правда, левая возмущённо буркнула:

— Так ведь снова же наблюёт на оборудование, а то под краниками нагадит! Низзя так, мероприятию срывать.

— Не буду я, гадом буду и падлой, ничего срывать не буду! — истово завизжал мужичок. Из выпученных бесцветных глаз текли слёзы. — Только к краникам пустите…

Левая голова сокрушённо вздохнула:

— Эх, чё-то добрые мы сегодня, не к добру это. Хрен с тобой, ползи! — это головы сказали уже хором, и одна из четырёх ног отвесила алкашу пинка под зад. — Но в последний раз!

— Уря-а-а! — заорал, вползая в ворота, мужичок. — Гадом буду, за мной не заржавее-ет!..

Мэтхен вспомнил фразу из какой-то книжки о России, парадоксальную и невероятную для утыканного камерами слежения, кишащего копами Свободного Мира: «Суровость законов компенсируется необязательностью исполнения». Тогда это казалось бредом: зачем принимать закон, если знаешь, что от него можно увильнуть? Теперь понял. В голове всплыла фраза, которую он слышал уже много раз, и которая, похоже, была национальной идеей Подкуполья: «А пох… на всё!»

Очередь двигалась быстро — но уставшим от трезвости заводчанам было невтерпеж. Многие оборачивались к стоящим за ними, бросали:

— Если что, я за тобой! — И в темпе фокстрота мчались к ближайшим чёрным, с радужными разводами, а местами и розовой пеной, лужам. Наклонившись, черпали «воду» или просто хлебали по-собачьи, потом залезали в лужи целиком. Когда вылезали, глаза были совершенно невменяемые, на лицах сияли дебильные ухмылки, текли сопли и слюни.

— Что они делают? — поинтересовался Эрхард.

— Так это ж лучшее средство от вшей! — пояснил стоящий перед ним мужичок. — Полежишь в луже минутку, все гниды и сдохнут. А у тебя что, не бывает? Ядовитый, х-хы?

— Не, — отмахнулся Эрхард-Эдик. — Интересно просто: у нас таких полезных луж не было. А пьют тогда зачем?