Обречённые. Том 1

Мэтхен поплёлся за беспечно насвистывающей Эири. Хотя голову по-прежнему ломило, а после озёрной водички появилась ещё и острая резь в животе. Впрочем, много ли осталось от привычного въедливого, дотошного историка Мэтхена, который попал в Подкуполье за то, что слишком много знал? С каждым днём он вытеснялся другим, ещё толком неизвестным — но куда более знакомым с жизнью в Подкуполье Меченым Эдиком. Этот новый не только не страдал от потери привычного комфорта, он ценил именно эту жизнь, в Подкуполье. Существование в прежнем мире он считал сном, нереальным мороком.

С другими, по большей части молодыми мутантами, Эрхард перешагнул порог цеха. Надо же, блондинка тоже опоздала! И, может, тоже вчера не приходила. Сейчас нам всем покажут…

Петрович окинул Мэтхена хмурым взглядом сверху — и по-своему истолковал его бледность и шатающуюся походку:

— Не отошёл ещё от радости подкупольской? Иди, посиди в уголке. Вечером пойдёшь за баландой. Выздоровеешь — отработаешь.

Глава 4. Школа Подкуполья

— Прочитай этот абзац, Гуг, — сказал Мэтхен.

— «И он разросся, этот парк, и стал любимым местом отдыха для взрослых, а для молодёжи он был даже не местом, а самой жизнью в пору её юного цветения, он рос вместе с ними, был юн, как они, но его зелёные кроны уже шумели на ветру, и в солнечные дни там уже было тенистои можно было найти таинственные укромные уголки, а ночью, под луной, он был прекрасен, а в дождливые осенние ночи, когда опадал мокрый жёлтый лист, виясь и шурша во тьме, там было даже страшновато, в этом парке».

Читал, и не по слогам, а с выражением, крошечный мохнатый человечек с высоколобой, яйцеподобной головой. В нём было сантиметров шестьдесят, не больше. Человечка звали Великан Гугнява, было ему уже пять лет, и Мэтхен не сомневался, что больше он не вырастет. Но Гугнява, хоть и пришёл в школу недавно, оказался из самых способных учеников. Он водил крошечным пальчиком по ветхим страницам, и слова старинной книги оживали, превращаясь в кровавое и героическое сказание. Малышня слушала, затаив дыхание: им открывался пугающе-огромный, но чудесный и яркий мир. Кажется, сделай лишь шаг, и покинешь унылое, загаженное Подкуполье.

Но ох, как непрост этот шаг. И раз за разом Учителю Эду приходится отвечать на вопросы:

— А что такое этот парк? Он как то Чудовище, что позавчера на окраине заметили?

— А почему они зелёные, когда все листья чёрные?

— А что такое эти кроны, и почему они шумели на ветру?

— А что такое луна? А правда, что она из замёрзшего пойла состоит?

— А почему листья жёлтые, когда они зелёные были, и почему они опадают?

Столько вопросов — на один небольшой абзац. А сколько их будет, когда перевернётся последняя страница найденной в развалинах книжки? Когда освоившие чтение прочитают и другие книги? Не просто раскрыть ворота в другой мир тем, чьё настоящее — чёрная слизь, свинцовый смог и налакавшиеся у краников до изумления родители. Тем, у кого нет ни будущего, ни прошлого, одно лишь уныло-однообразное вечное настоящее.

И всё-таки Мэтхен не жалел о своём решении. С помощью Петровича они находили развалины, разбирали их, вытаскивали крошечные квадратики потемневшей, хрупкой бумаги — и читали, жадно пытаясь узнать об окружающем мире. Для Мэтхена это стало суровым экзаменом: не просто человеку, в глаза не видевшему бумажную книгу, понять, что с ней делать, как правильно держать, в каком порядке перелистывать страницы… А когда дочитал найденный в руинах учебник истории, он понял, что и его знания никуда не годятся: одно дело чьи-то досужие пересказы, а другое — первоисточники. Учились дети Подкуполья — но не менее напряжённо, хоть и неявно, учился и он сам.

Да, тут была Страна. Даже не одна, а много стран, живших в мире и дружбе, одной семьёй. Семья эта рассыпалась мелочными дрязгами, все вцепились друг другу в глотки в попытке стать чуть богаче соседа — и в итоге оказались тут. В Подкуполье. Не всегда рассказывать историю было приятно. Но он не лгал. Надо, чтобы они знали не только о славе, но и об ошибках предков. Только тогда они их не повторят. И, быть может, ещё сделают Подкуполье по-настоящему своей страной.

Дни сменяли дни, становилось чуть холоднее, потом чуть теплее — лето сменилось зимой, а зима летом. Мэтхен потерял счёт времени: скорее всего, он жил в Подкуполье уже больше года. Зима и лето почти не отличались друг от друга: одинаково стылые, промозглые, унылые. Солнце не показывалось, только если случится разрыв в обложных тучах смога, которые, в свою очередь, удерживал Купол. Сажа и капельки какой-то маслянистой дряни конденсировали разлитую в атмосфере влагу и падали вниз — оттого каждый день шли мутные мутные, порой и просто чёрные, ядовитые дожди. Из этой-то смеси и состояла вездесущая чёрная слизь. Не было тепла — но местные не видели и снега. По забарьерским меркам, летом тут было градусов десять-пятнадцать, а зимой пять-десять. Разница почти не ощущалась.