Обречённые. Том 1

Но отказываться — странное дело! — не хотелось. Они имеют право хотя бы на память. А история при всём желании не может подпасть под «технологии». Как и обучение подкупольских детишек грамоте их же языка. Хотя судейские крючкотворы бы нашли, к чему прицепиться.

— Прежде всего. Зона, то есть Подкуполье, образовалась не так давно, всего сто тридцать лет назад. У вас успело смениться не более семи поколений, а у нас — всего-то два, и то не до конца. Продолжительность жизни с тех пор выросла почти вдвое. А до того, как возникло Подкуполье, была Россия…

И книги — понесли. Мэтхен стал обладателем четырёх фэнтэзи-романов, шести порножурналов, детектива от Дарьи Донцовой, школьных учебников по английскому, географии и алгебре, инструкции по эксплуатации мясорубки «Бош», и парочки любовных романов. К ним добавлялись новые и новые, в подвале стало тесно: в развалинах отыскали удачно рухнувший книжный магазин. В бетонном крошеве образовались сухие, тёмные пустоты, а постоянство подкупольных температур само по себе благоприятствовало сохранности. Не стало проблем ни с учебниками, ни с «внеклассной литературой». Теперь лекции опирались не на забарьерный официоз, а на почёрпнутые из первоисточников факты. Увы, они не оставили от официальной истории Подкуполья камня на камне. Самым ценным приобретением оказался затрёпанный и разваливающийся, с несколькими выдранными в конце страницами, разрисованный давно умершим озорником букварь.

С такой мини-библиотекой можно начинать учиться. И учёба — закипела. У новоявленных «школьников» не было ни ручек, ни карандашей, ни тетрадей (потом одну нашли — со слипшимися от влаги страницами, слизь покрывала обложку сплошным слоем). Писали выломанным в кустах прутом — на облепленной слизью стене, как на классной доске. А попробуй его удержи, прут-то этот, если у тебя не руки, а клешни, ласты или просто беспалые культяпки? Приходилось импровизировать, как всякому первопроходцу: ещё никто не пытался учить грамоте мутантов. Но читать худо-бедно выучились все… в смысле, все, кто в принципе могли научиться. А то ведь были среди детворы и слепые, зато умеющие чуять радиацию и слышать радиоволны, и глухие, зато пятирукие, и вроде бы не отличимые от людских детей — но совершенно безмозглые.

Каждый вечер подвал Мэтхена превращался в избу-читальню. Пришлось перебираться в бывшую подсобку — её обустраивали всем миром. Тяга к знаниям охватила не только детей: первым прилетел непьющий Петрович, за ним приполз Амёмба. Потянулись другие, кто ещё не пропил мозги — большей частью бабы, и то не все. Мэтхен не переживал: главное, к нему ходила почти треть детишек. Половина тех, кто не уродились откровенными идиотами.

Собирались — уже не в подвале, никакой подвал не вместит такую ораву, а на просторном пустыре. Кто постарше, подружнее с пойлом, ворчали. Но до мордобоя не доходило: им тоже была с занятий выгода. Не путалась под ногами детвора, да и к краникам очередь стала меньше. А некоторые мужики — вот уж и правда чудо, по сравнению с ним все фокусы Саурона и Гэндальфа из самой толстой найденной книжки просто ерунда — вообще решили, что жить можно и без пойла! И действительно: не помер никто, зарумянились даже — под слоем грязи, впрочем, всё равно ничего не видать. Никто из них не замечал, как с каждым днём мрачнеет Двуглавый. Мэтхен тоже не замечал. И это оказалось ошибкой.

Ну, здоров, ну себе на уме, ну, искренне считает себя властью. Но всем, кто не ходит к краникам, на него плевать. И даже алкаши… Прикажи он не подходить к краникам — да кто послушается? Его так называемая власть кончается, едва кто-то перестаёт пить.

Зима Подкуполья почти неотличима от лета — только больше кислотных и радиоактивных дождей, порой они льют целыми днями, без дождевика на улице не показаться. Хорошо хоть, толстый полиэтилен ядовитые капли не брали, а плащ и самодельные калоши можно было оставлять на лестнице в подвал. Смог смешивался с густыми туманами, солнце почти не пробивалось сквозь эту пелену. Два часа в день царили свинцовые сумерки, всё остальное время — непроглядная мгла или синий полумрак.

В эту ночь Двуглавый не воспользовался любимой привилегией. Краник, предназначенный для вождя и только для него, остался пустовать. Глядя, как расползаются по посёлку пьяные и невменяемые посельчане, он усмехнулся. Надо же, какие все смешные! Особенно хорош вон тот, здоровый… Как его? А, Костяныч Кузя. Заполз в большую чёрную лужу, тут же добавил — и обмочился от счастья. Теперь он одновременно пил и мочился, причём мочился туда же, откуда пил. Неужели он и сам такой бывает? Нет, пойло нужно употреблять пореже. А то ведь эти, которые пить не хотят, ещё увидят Двуглавого Борю таким же забавным. А допустить, чтобы над вождём смеялись — нельзя. Пусть боятся, пусть хоть ненавидят, или, наоборот, любят и обожают — без разницы. Но там, где начинается смех — кончается власть.