Обречённый на одиночество. Том 1

Билалу было далеко за семьдесят. Длиннополая зеленая черкеска, высокая каракулевая папаха, мягкие кожаные ичиги на ногах и матерчатые ботинки поверх них – такой была постоянная одежда Билала. Правда, в весеннюю или осеннюю распутицу и в зимние холода вместо ичигов надевались теплые шерстяные носки, а матерчатые ботинки сменяли высокие галоши, но черкеска и папаха были всесезонными. С тех самых пор, как Алхаст помнил его, Билал всегда носил раздваивающуюся в конце длинную седую бороду. У старика были правильные, приятные черты лица. Это был высокий и, несмотря на возраст, стройный человек. Ни годы, ни невзгоды не смогли хоть чуточку сгорбить его закаленное тело. Когда по какому-либо поводу старцы собирались вместе, стать Билала выделялась особенно зримо, глаза проходящих мимо людей в первую очередь останавливались на нем. Он был из тех старцев, которых воспевали древние легенды и илли⁶ чеченцев. За что бы он ни брался, будь то руководство целой общиной или же выпас общественного скота, делал все с основательностью настоящего хозяина. Красноречие и непререкаемый авторитет Билала не раз примиряли врагов, предотвращая назревающее кровопролитие. Все эти качества снискали ему всеобщее уважение. Всякий, кто приходил в аул с каким-либо делом, сначала шел к Билалу и только потом, уже заручившись его поддержкой, направлялся непосредственно к тем, кто волен был решить его дело. И слово старца в таких случаях выставлялось как главный аргумент.

Абу часто говорил детям, что самый дорогой подарок Всевышнего ему и его семье – это Билал. «Именно такого соседа – мудрого, честного, отзывчивого и богобоязненного – просили себе у Бога даже избранные посланники Его. Будьте достойными такого соседства», – наказывал он сыновьям.

Билалу не было и полных сорока пяти лет, когда он похоронил жену. Она оставила мужу семерых детей, мал мала меньше. Во второй раз Билал не женился. Абу рассказывал, что как-то раз он заговорил с ним о женитьбе, понимая, что без помощи женщины тому будет трудно поднять детей, да и вообще, мало ли в хозяйстве селянина дел, признающих только женские руки. «Это все напрасные разговоры, – ответил Билал. – Если бы я, спасовав перед трудностями, привел бы в дом другую женщину… Как после этого мне смотреть детям в глаза? У меня ведь не достанет сил и мудрости заставить их поверить в то, что и не родившая тебя женщина тоже может стать матерью. Она навсегда останется в их глазах просто женой отца, несправедливо занявшей чужое место. Дети всегда будут помнить свою мать, и ни одна женщина для них уже не станет такой, как она. Зачем нам всем мучиться – и детям, и мне, и ни в чем не повинной женщине? И не такой я жестокий человек, Абу, чтобы семерым детишкам навязать мачеху. Справимся как-нибудь…» Абу говорил, что после этого он уже никогда не заговаривал с соседом на тему женитьбы. Повзрослевшие дети оценили этот поступок отца. Они обеспечивали его всем необходимым, заботились о нем так, что старик всегда чувствовал себя самым дорогим для них человеком.

Алхаст сбегал в дом и принес мягкий стул для Билала и сколоченную отцом низкую табуретку для себя.

– Побудьте со мной немного, Билал. Как я рад, что вы зашли. Будто Абу вернулся домой, долгих вам лет!

Билал тяжело сел.

– Эх, Алхаст, не те у меня уже годы. В последнее время все больше хочется сидеть. А ведь еще совсем недавно сам упрекал тех, кто во время беседы с кем-то на улице присаживался, а не стоял ровно и твердо, как боевая башня. Почему-то казалось недостойным для мужчины сидеть на людях. Хотя и сейчас считаю, что человек должен расслабляться только у себя дома, а на людях ему следует уподобляться ружью со взведенным курком… Но это уже в прошлом. И народ ведь, оказывается, верно подметил, что «состарившийся волк переходит на кузнечиков»… – Билал посмотрел на Алхаста, все еще стоявшего с табуреткой в руках, и улыбнулся. – Да ты садись, Алхаст, я это так, к слову пришлось! И потом, мы же с тобой у себя дома, а не на аульской площади.

Алхаст придвинул табуретку поближе к старику и присел.

– Да, Алхаст, тяжело мне свыкнуться с мыслью, что нет и не будет больше в этом дворе Абу, – Билал натужно кашлянул, будто проталкивая застрявший в горле комочек. – Это был хороший человек, добрый брат для мусульманина и образцовый сосед. Да… Я ведь уходил по делам, даже не закрывая калитки, и мог задерживаться там хоть на неделю, ничуть не беспокоясь о доме, потому что знал – Абу присмотрит за ним лучше, чем за своим собственным. Он ведь по-хозяйски опекал не только свой двор, но и весь квартал. Да смилостивится Всевышний над ним и над нами всеми… Ну давай, рассказывай, чем ты там в городе занимался, как жилось?

– Да ничем особенным, Билал, и не занимался. То одно, то другое. Провел время попусту, даже рассказать нечего. Годы прошли в суете и мелочной беготне.

– Долго собираешься гостить?

– Думаю остаться здесь насовсем. Неуютно мне в городе, Билал. Если будет на то воля Всевышнего, хочу прожить свои годы дома.

Билал довольно кивнул, от чего длинная борода его почти сложилась вдвое.