Обречённый на одиночество. Том 1

– Ну-у, там-то я сегодня тебя не оставлю, вряд ли и краска просохла, да и проветрить надо дом после побелки и покраски. Ничего с тобой не станется, если еще одну ночь проведешь в моем доме… Хотя, почему еще одну? Прошлую ночь ты провел в лесу. Впрочем, как и я. Так что это первая ночь твоя в ауле, и проведешь ты ее там, где я скажу. А к себе можешь переселиться завтра.

– Нет, Имран, сегодня мне хочется быть в отцовском доме, – с мягкой настойчивостью сказал Алхаст. – Дело у меня.

– Да что это за дело такое, которое нельзя отложить до завтра? Надеюсь, ты не ждешь там Овту и Руслана?

– Нет, не жду… И дело мое, конечно, можно было бы отложить хоть до послезавтра. Но мне не терпится развеять кое-какие сомнения. Прости, Имран. И давай не будем больше обсуждать это.

Алхаст понимал, что не должен так поступать с другом и что у того достаточно уже причин обидеться на него, но ни физических сил, ни бодрости ума для продолжения этого разговора сегодня не оставалось. Вначале ему нужно было упорядочить хаос, поселившийся в голове, подчинить былой дисциплине мечущиеся из крайности в крайность мысли и после уже определить, что можно рассказать другу и чего говорить не следует. А может, он вообще не имеет права что-либо говорить, даже такому верному и близкому человеку, как Имран. Да и стоило ли нарушать этими сложностями налаженный ритм его безмятежной жизни?

Побывав у старшего брата и получив заслуженную порцию порицаний, друзья направились к Имрану.

Отведав вкусные чепалги Нахапу и попрощавшись с другом, Алхаст вернулся в отцовский дом.

Комнаты и вправду следовало хорошенько проветрить, отвратительный запах непросохшей краски вызывал тошноту. Распахнув все двери и окна, Алхаст вышел во двор и немного прогулялся. Потом вернулся обратно, прошел в смежную комнату и открыл сундук матери. Сверху лежали завернутые в клеенку мешочек ваты и целый рулон белоснежного ситца. Это был навевающий печаль ритуальный набор для проводов человека в мир иной. Сколько раз приходили к ней соседи и знакомые за ватой и ситцем для савана. Она всегда раздаривала свой запас, не забывая на второй же день пополнить его. Под ситцем Алхаст нашел старые фотографии, письма, всевозможные квитанции и другие давно уже никому ненужные бумаги. Были здесь и письма Алхаста и его братьев – армейские, с мест учебы, работы, длинные и короткие, в конвертах и без. Марет никогда не выбрасывала их, берегла, как большую ценность. Эти письма-воспоминания о тех безвозвратно ушедших счастливых временах и образ матери, возникший перед глазами, накатили на Алхаста тоску, одиноким волком взвывшую в его душе. Даже нижняя губа – первейшая из предательниц! – стала подрагивать.

– Эх, нана-нана! Дорогая моя нана! Недостойным человеком вырос твой сын. Эх, если бы радовал тебя каждый день, пока ты была с нами… Эх, если бы… Сколько же сожалений оставил в моей душе твой уход… Прости меня, Нана, прости… если огорчал тебя ненароком, забывал о долге сыновнем – прости из жалости материнской, если же хоть в чем-то оправдал твои надежды… – все равно прости…

Алхаст долго сидел, перебирая письма и фотографии, не в силах отогнать от себя грустные, но вместе с тем приятные воспоминания. В характере и самой жизни матери его все было добродетельным и по-человечески правильным. Она любила людей, все они были для нее близкой родней. И умела поддерживать со всеми добрые отношения. Не только родные чада, но и каждый мальчуган в округе считал ее своей матерью. Друзья Алхаста чувствовали себя за столом Марет намного уютней и раскованней, чем даже у себя дома. Они и сейчас вспоминают ее, подчеркивая, что такой вкусной еды, как у Марет, им больше нигде и никогда не доводилось пробовать…

На самом дне сундука нашел Алхаст тептар, составленный отцом. Это была книга в зеленом переплете, состоящая из девяноста девяти листов бумаги, исписанных красивым мужским почерком. Тептар был разделен закладками на три части, по тридцать три листа каждая. Смысл такого разделения и суть самого тептара Алхасту еще предстояло разгадать. Не прочитав весь текст, это вряд ли удалось бы сделать.

Сложив все обратно в сундук, Алхаст аккуратно закрыл его. Тептар отца оставил у себя.

Забравшись на деревянную кровать, он сел, скрестив ноги на восточный манер. В такой позе любил сидеть Абу, Алхаст неосознанно подражал ему.

– С именем и во имя Всевышнего Бога открываю я тептар моего отца – Юсупан Абу. Господь Всемогущий, помоги мне постичь сии письмена. Хвала Тебе, Великий Боже, во все времена!