Обречённый на одиночество. Том 1

Голова его была гладко выбрита, обнажая и без того оттопыренные большие уши. Потрепанная тюбетейка, прикрывавшая только самое темя, когда он подходил к роднику, сейчас была надвинута на лоб, чтобы защитить глаза от яркого света дня. Глубокие морщины, словно пропаханные плугом межевые борозды, начинались где-то за ушами и, прорезая всю ширину высокого лба, соединялись над переносицей. Оттуда же, словно многочисленные горные ручейки, стекающие в ущелье, устремлялись вниз, только мимоходом задевая глазницы. Видимо, не одну тысячу раз хмурился этот лоб. То ли от непреходящей печали – ведь он был из того несчастного поколения, которое пережило страшную войну и не менее страшную ссылку, – то ли от бесконечных переживаний и волнений, из которых, собственно, и состоит человеческая жизнь. Свидетельства тому ясно читались на небольшом узловатом бугорке, ровно в том самом месте, где соединялись густые седые брови. Закрытые глаза, лишь немного прикрытые выцветшей тюбетейкой, даже для такого древнего старика казались чересчур впалыми – это была печать, которую лихие времена и жестокая судьба оставляют на лице каждого, кто доживает до преклонных лет. Печать, которую может стереть только непреклонная смерть…

Ухоженная белая борода делала лицо старца приятным и каким-то… родным, что ли. Тоненькие, тщательно подстриженные усы все время двигались – старик беспрестанно нашептывал молитвы. Какую бы пищу он ни подносил ко рту, она не коснулась бы его усов. Алхаст знал, что таково требование религии, да и личной гигиены тоже. Старец, вероятно, был из тех, кто строго следовал этим нормам. Острый, высокий кадык его далеко выделялся над иссохшим горлом, будто прилепленный кем-то снаружи. И рубаха, и подвязанные вместо ремня гашником шаровары были ветхими, истертыми. Но нигде на них Алхаст не заметил следов неопрятности, не говоря уже о грязи. Ни пятнышка, ни пылинки. И мягкие ичиги на ногах блестели, будто только что обильно смазанные овечьим жиром.

Старец свернул четки, которые он ни на минуту не переставал перебирать длинными пальцами, протер их, по устоявшейся привычке всех стариков, спрятал в карман рубахи и тяжело встал, упираясь рукой о землю. Протянул руку к стоявшей рядом кружке.

– Теперь можно и напиться.

С этими слова в несколько глотков допил остававшуюся воду.

– Благодарю Тебя, Всевышний, за Твою заботу о нас. Ты кормишь и поишь всякую тварь земную, невзирая на наши бесконечные грехи. Хвала Тебе, Милосердный Господь наш! Во всем и на всяком Твоя воля и Твоя милость! Хвала Тебе!

После этих возвышенных слов, произнесенных неторопливо и с глубоким пиететом, старец обернулся к Алхасту.

– Как зовут тебя, юноша?

– Алхаст, – ответил молодой человек.

– Ну да, ну да… Красивое имя, красивое. Да-да, древнее, очень древнее чеченское имя. Нынче люди не дают детям такие имена… Да… Нынче люди избегают своего, родного, в неисчислимых бедах сохраненного нашими отцами в каждодневной заботе о нас, своих потомках. Да, избегают своего. Плохо это, ох как плохо… – как бы самому себе сказал старец. – Чей ты? Откуда?

– Я сын Юсупан Абу из нижнего аула. Не знаю, доводилось ли вам встречаться, но слышать о нем вполне могли. Несколько лет назад…

– Что! – воскликнул тот. – Сын Абу? Юсупан Абу? В самом деле? Я не ослышался?!

– Нет, вы не ослышались, – удивился Алхаст реакции старца. – Вы знали его?

– Сын Абу… Как же это прекрасно, что ты встретился мне! Ну-ка, подойди ко мне, обнимемся, – старик поднял руку, как бы подзывая под нее молодого человека. Алхаст обнял старца и нырнул под эту слабую, натруженную конечность, еле заметным движением чуть пригнув спину. – Конечно же, я знал Абу, будь ты счастлив, конечно же, я знал твоего отца. И Абу знал, и деда твоего Юсупа. Это, скажу я тебе, были люди, настоящие люди! В них было величие! Да смилостивится Всевышний над их чистыми душами! И да смилостивится Он и над нами, недостойными… Ты который из его сыновей, кажется, вас было несколько братьев?

– Я младший, четвертый. Двое живут здесь, в ауле, еще один обосновался в городе. Ну и я – ни там, ни здесь… Прошу меня простить… если бы видел вас где-нибудь, думаю, запомнил бы… хотя хорошей памятью на лица никогда не мог похвастаться. И все же, я вас раньше никогда не видел.