Обрести себя

И тетушка Замфира бежит на работу, на ходу вытирая руки о фартук. Вообще-то ее рабочий день должен начинаться позже, воспитанники ее в основном еще нежатся в своих постельках. Жалобный детский плач, однако, зовет ее, как сильный церковный колокол. А как бы ей хотелось хоть немного еще задержаться дома да полюбоваться сыночком, который приехал ради нее на несколько дней! Как же, посидишь дома, если сын Филимона Цурцурела всполошил своим ревом все окрестности! Был бы другой ребенок — пусть бы кричал: дети растут от крика. Но Костику очень уж жалко тетушке, как бы не заболел от плача. Только этого не хватает бедному Филимону, у которого недавно умерла молодая жена, оставив его в недостроенном доме с двумя маленькими детишками.

Стоит только замелькать сквозь штакетник палисадника серому платку тетушки Замфиры, как слезы на личике Костики Цурцурела мгновенно высыхают. Девушки-воспитательницы отходят от него, облегченно вздохнув, уходит на работу и Филимон, отец Костики. Уже из-за ограды он оглядывается на свое горластое чадо, чтобы удостовериться, в самом ли деле оно затихло. На руках у тетушки Замфиры тот улыбается во весь рот. Этот белобрысый двухгодовалый парень худ и упрям, как козел. С тех пор как умерла его мать, он не хочет признавать ни одну женщину. К мужчинам же идет охотно. К любому. Но стоит увидеть ему возле себя женщину, орет, как будто его режут. Каким-то чудом покорила его только тетушка Замфира. Если она из-за чего-нибудь задерживается, он кричит до тех пор, пока тетушка Замфира не приходит. Если же ее нет вообще, Костику нельзя в этот день оставить там, и отец забирает его с собой на работу. И вот теперь она волей-неволей должна разрываться между своим Фэникой и этим паршивцем Филимона.

Топ-топ по дорожке.
Иду с Костей на плечах…

Она безголосо напевает, подбрасывая его на руках и размышляя о человеческой несправедливости. Ведь что творится! Вчера ходила к председателю, просила освободить ее на неделю, пока Фэника дома. А председатель, вместо того чтобы разделить ее радость по случаю приезда сына, еще и пристыдил: «Что ты, сиську будешь давать своему Фэнелу, что ли?» — говорит. Господи, ну и люди пошли. «Сиську»! На самом деле ее возмутило не само слово, а заметное пренебрежение, с каким отнесся председатель к ее Фэнелу, словно ее сын так себе, равен любому ровеснику, будто он и не учится в самом Кишиневе в музыкальной школе. И сейчас у нее защемило сердце: поел ли ее сыночек, может, на голодный желудок пошел бродить по селу. Ведь он такой — не поставишь перед ним на стол, сам не догадается взять. Тут ею овладела такая тоска и жалость к сыну, что она, не раздумывая, берет Костику под мышку и бежит домой, чтобы покормить свое золотко, пока еще не все принесли детей. Если даже он и поел, не мешает удостовериться, что здоров. Материнское сердце, ничего не поделаешь. Как бы ни жалела она Костику Филимона, Фэника дороже — родная кровь.

У тетушки Замфиры были еще дети, да все умерли в раннем детстве. Остался один Фэнел, вот она и любит его до умопомрачения. Хворает, если месяц не видит его. Болеет по-настоящему, и никакие врачи не в силах ей помочь, пока она сама не отправляется в Кишинев, нагрузившись сумками.

Он встречает ее холодно:

— Чего приехала?

— Если я не приеду к тебе, так кто же тогда приедет? — оправдывается она смиренно.

— Ладно. Только не ходи по коридорам, ругаться будут.

И она с замирающим сердцем садится на табуретку возле его койки, разговаривает шепотом или бормочет про себя молитвы, чтобы бог хранил ее Фэнела от всего нехорошего. На самом деле никто не ругается, ходи на здоровье по общежитию, просто Фэнел пугает мать, чтобы меньше показывалась на людях. Став горожанином, он стыдится материнской одежды. А одеть ее иначе немыслимо — тетушка Замфира крепко держится за старые обычаи.

— Не могла надеть другую кофту? — укоряет Фэнел.

— А чем эта плоха?

— Широкая очень и с этими, как их, с оборками. Кто сейчас носит такие?

— Мы уже доживаем свой век, так привыкли, — сопротивляется старуха.

И все-таки недавно она стала ездить к нему уже без домотканой шерстяной сумки, а с кошелочкой из коричневой клеенки. Вместо ватной душегрейки она теперь надевает шерстяной жакет. Если она не застает сына в общежитии на Рышкановке, то вновь навьючивает на себя поклажу и направляется к центру города, поднимается вверх по Комсомольской до самой музыкальной школы. Там она садится на каменные ступени и терпеливо ждет перерыва. Через открытые окна доносятся обрывки незнакомых мелодий. Она выбирает самую красивую — это конечно же ее Фэнел. Никто другой не может так красиво играть, кроме ее сына. Это скрашивает ожидание. Наконец-то появляется Фэнел.