Обрести себя

— Нет, но у меня праздничный костюм…

— Не знал, куда едешь? Да? На свадьбу нарядился?

— Я же в город направляюсь. Не могу ехать в чем попало. Или думаете, мне наплевать на репутацию колхоза?

«Ну, уж если этот павлин болеет за репутацию колхоза, то в хорошие дни мы живем», — подумал Арион.

В бригаде Ариона каждый имел свое место, которым наделял его бригадир после долгих наблюдений и опытов. Но к большинству колхозников он мог прийти в ночь-за-полночь и с открытой душой сказать: «Братцы, нужно сделать то-то». И люди не ждали, чтоб он повторял, а в ночь, в непогоду или в любой праздник шли за ним, раз требовало дело. Находились, однако, и такие, кого нужно было агитировать, убеждать, пугать и даже обманывать, чтобы они взялись за какую-нибудь неурочную работу. Ефимаш принадлежал к такому сорту людей, и Арион не переносил его. Вот почему его удивило, что Ефимаш печется о престиже колхоза. На самом же деле Ефимаш собирался зайти в рыбный магазин — там работала кругленькая девушка, которая нередко беспокоила его сновидения, — и он задумал пригласить ее сфотографироваться. Он и позу для себя давно придумал: вот так натянуть на один глаз кепку, сделать безразличное лицо и закусить папироску углом рта. Ему хотелось походить на одного актера, которого видел недавно на снимке, но фамилию прочно забыл. Не мог же он посвятить бригадира в свои планы.

В это время вернулась Ветуца:

— Дед Андронаке пошел рыбачить на Прут.

Беда с этим сторожем. Сколько раз толковал с ним и по-хорошему, и по-плохому — никакого сдвига. Никогда его нет на месте. Был бы еще чужой — туда-сюда. А то родня по линии Мадалины, и из-за него приходится краснеть. Такого лентяя нужно поискать. По своей душевной слабости Арион взял его к себе на огород (из остальных бригад его попросту выгнали) и вот теперь мучается с ним. Ариону кажется даже, что из-за Андронаке все на него самого теперь смотрят осуждающе.

Когда погрузили ящики, Арион попросил Ефимаша немного подождать, а сам пошел к парникам, сорвал несколько красных помидорин и свежих пупырчатых огурцов, завернул в старую газету. Наверняка никто в округе еще не пробовал такого деликатеса.

— В городе зайдешь в больницу и навестишь Параскицу Никифора Тронкэ. — Арион протянул сверток Ефимашу. — Поинтересуйся, как ее здоровье, привет от нас передай.

Параскица, одна из огородниц, неделю назад сломала ногу, неловко спрыгнув с прицепа. Маленькое поручение бригадира плохо согласовывалось с замыслами шофера. Он сморщился, как от боли:

— Может быть, по пути еще убить медведя, снять шкуру и привезти тебе?

— Тебе же по дороге, на десять минут задержишься.

— Знаем мы, как тянутся эти десять минут!

Арион повернулся к девушкам.

Желающих оказалось много. Он выбрал Дуню Злаваг, самую ласковую и приветливую из всех. Ее приятно просто увидеть, а уж заговорит — любого успокоит.

— Ты, Дуня, знаешь, как с больными разговаривать?

Дуня покраснела до самых ушей.

— Как-нибудь сумею.

— Ну вот, скажи ей, что дома все в порядке, муж не пьет, дети здоровы, а старший навестит в воскресенье.

Ефимаш, потупившись, миролюбиво забормотал:

— Ладно уж, сам справлюсь, чего людей от работы отрывать.

Понятно, не хочет ссориться с бригадиром, на попятный пошел. Арион просунул голову в кабину, сказал тихо, чтоб никто не слышал:

— Я подумал о тебе лучше, чем ты есть. Обойдемся без тебя.

Кепка Ефимаша подпрыгнула к потолку кабины.

— Вы не бросайтесь словами! А то можно и к ответу притянуть.

— Давай, дуй! — махнул Арион рукой: то ли отправлял машину, то ли торопил Ефимаша осуществить угрозу.

Босой, в засученных до колен штанах, с удочкой на плече и ведерком в руке, к огороду поднимался сторож Андронаке. Он уже в летах, коренастый, усатый. Самодельный брыль закрывает всю верхнюю часть лица, виднеются только тщательно закрученные кверху усы и бритый подбородок. Андронаке движется неторопливо, безмятежно мурлыча песенку, как человек, у которого впереди прорва времени. Когда дорогу ему заступил Арион, он с упреком воскликнул:

— Ну и напугал!

— Плюнь через плечо, — посоветовал бригадир.

— Пробовал, не помогает.

— Поймал что-нибудь?

— Да ну, будто я в самом деле рыбачу.

— Чего же тогда дежуришь на реке? От какого горя хочешь развеяться?

— Горе? Да пусть оно врагам достанется. Мне и без него хорошо живется.