Обретая суперсилу. Как я поверил, что всё возможно. Автобиография

Поэтому я была несколько удивлена тем, что, пока мы шли к машине Нормана и потом обратно, ты подробно пересказал мне все свое резюме[47]. Я не сразу догадалась, что ты, видимо, пытался пригласить меня на свидание, а когда все же сообразила, то нашла это довольно милым[48]. Позже, когда я помогала Норману в его кабинете и разбирала его бумаги, он начал всячески тебя расхваливать, и тогда я подумала: „Ну ладно, если Джо пригласит меня, я соглашусь“. Но мы сто раз встречались и болтали и до, и после занятий, но ты позвал меня на свидание только в самом конце семестра[49]. Насколько я помню, ты пригласил меня на какое-то вечернее мероприятие, кажется, в театр. И тут возникла проблема, потому что ты считал, что у меня есть машина, а я считала, что она есть у тебя, а на деле ее ни у кого из нас не было[50]. Все закончилось конфузом, а не свиданием, и, так как мне нужно было уезжать к родителям на каникулы, у меня просто не было времени строить планы на свидание без машины. Ты тогда дал мне номер телефона и предложил позвонить после того, как я вернусь осенью. Я так и сделала, и мы наконец-то сходили на наше первое свидание: это был ланч в одном из ресторанчиков в университетском городке».

Кэтрин разделяла мою любовь к научной фантастике и работала волонтеркой на FМ-радиостанции KPBS, входившей в структуру университета, где позже стала ведущей собственного радиошоу «Омнибус научной фантастики» на специальном подканале радиостанции, предназначенном для слепых слушателей KPBS-FM/SCA.

Это обстоятельство и работа на Нормана навели меня на мысль написать радиопостановку.

Специальный канал остро нуждался в оригинальных материалах, и я предложил им получасовую пьесу о воине, который потерял зрение накануне своей последней битвы. Станция переадресовала пьесу продюсеру/директору специального канала, который был полностью слеп.

Он управлял звукорежиссерским пультом вслепую и никак не комментировал мою пьесу до самого последнего момента, когда мы уже заканчивали сводить звук. Когда мы слушали эпизод, где герой описывает свои чувства и то, что он увидел, когда потерял зрение, продюсер тихо сказал: «Именно так все со мной и было».

Норман действительно гордился моей пьесой, и для меня то, что я сумел заслужить его похвалу, очень много значило. В одном из своих эссе Харлан Эллисон объявил писательство святым делом, но только после общения с Норманом я понял, что мне повезло встретиться с одним из верховных жрецов этой религии. Я восхищался Харланом и Родом Серлингом, но именно Норман научил меня смирению, и это было именно то, в чем я так тогда нуждался. Он словно укрепил меня, но не поучениями и лестью, а личным примером.

Во время пика так называемой красной угрозы в пятидесятых годах какое-то жалкое фашистское журналишко под названием «Красные каналы», которое печатал владелец сети супермаркетов, объявило Нормана если не красным, то уж точно розовым. Дело было в серии радиопьес, которые Норман написал во времена Второй мировой для укрепления нашего союза с СССР в борьбе против нацизма. Издатель решил, что Норман сделал свою работу слишком хорошо, а значит, определенно был коммунистом, несмотря на то что в тот период СССР был нашим союзником, а часть пьес вообще были заказаны нашим собственным правительством.

Норман никогда формально не был в черном списке, его никогда не просили предстать перед Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности, но упоминание его имени в «Красных каналах» разрушило его карьеру на радио. В тот самый момент, когда он достиг вершины писательского мастерства, перед ним вдруг закрылись все двери. Вот что он говорил, когда вспоминал те дни (а это случалось нечасто): «Радио было той самой великолепной, сильной и резвой лошадью, верхом на которой я мчался вперед, и тут неожиданно ее подстрелили, и она пала».

Если бы я был на его месте, то вряд ли совладал бы со своей злостью. Но Норман никогда не позволял себе проявлять хоть каплю горечи, злости и негодования. В нем не было ни капли желчи, и мне было стыдно за то, что я не такой. Мне казалось, что если он прошел сквозь все трудности и вышел из них, не потеряв ни чувства собственного достоинства, ни самообладания, то какое я имею право жаловаться по поводу каждой фигни в моей жизни?

Норман научил меня тому, что слова умеют намного больше, чем складывать рассказы, слова могут лечить, и что пока ты с чувством собственного достоинства принимаешь то, что пишешь, никто не сможет отнять у тебя самое важное, что у тебя есть. Те, кто тебя ненавидят, могут легко убить тебя, но они не могут разрушить тебя самого или идеалы, которым ты служишь.