Обретение Родины

Утомившись, Тулипан закончил свою речь так же тихо, как и начал, и присел на стул позади Пастора.

Никто не захлопал.

В самую глубину сердец заронил великую правду этот неутомимый рассказчик и шутник. И внушенная им правда вызвала молчаливые слезы на глазах мадьяр.

Собрание единодушно избрало пять делегатов: Пастора, Шебештьена, Ковача, Дудаша и бывшего учителя Шандора Телекеша. Телекеш попал в плен, будучи вольноопределяющимся сержантом. Он долгое время принадлежал к так называемым «камышам» и наконец перешел на сторону Шебештьена.

Когда Ковач объявил собрание закрытым, все поднялись и запели венгерский национальный гимн. Балинту вспомнилось, как семь месяцев назад в Давыдовке на похоронах Аттилы Петщауэра несколько сот гонведов стояли и молчали, сжав губы, а он, советский офицер, пел этот гимн один.

«Да, кое-чему они научились с тех пор», — подумал Балинт.

* * *

Ранним утром, еще задолго до подъема, майор Балинт покинул лагерь. Он держал путь на Урал, в другие лагеря для военнопленных.

А после обеда прибыла машина за пятью делегатами. Она должна была доставить их к ближайшей железнодорожной станции.

По распоряжению начальника лагеря всех пятерых еще с утра одели с головы до ног в новое обмундирование. Кладовщик, капрал-австриец, пришел в ярость, узнав, что у него хотят взять пять пар новехонького, с иголочки, гонведского обмундирования. Он даже попытался отговорить делегатов от переодевания. Но капитан Тулипан сурово отчитал каптенармуса, и тот быстро успокоился, проявил даже чрезвычайную предупредительность. Даже предложил выдать всем пяти гонведам взамен полагающихся им жалких форменных ботинок румынские кавалерийские сапоги. Но венгры отклонили это великодушное предложение.

— Если в нашей армии, то есть в тех частях, которые мы организуем, будут введены уставом сапоги, тогда мы их наденем. А до тех пор хороши и ботинки, — сказал Ковач.

«Прямо все с ума посходили!» — решил про себя австрияк, довольный, что венгры не злоупотребили минутной вспышкой его великодушия.

Машина с пятью делегатами выехала из лагеря, когда все находились на лесоповале. Так распорядился Тулипан, противник всяких чувствительных расставаний.

Пронюхав об этом плане, гонведы начали было жаловаться на недомогание. Но Тулипан, хотя и принял к сведению их заявления, приказал провести врачебный осмотр «хворых» не в лагере, а в лесу.

Дойдя до места, «больные» сразу исцелились.

— Лесной воздух творит чудеса! — заключил Тулипан.

Когда с наступлением сумерек пленные возвратились в лагерь, пятеро делегатов уже укатили.

Стемнело. Гонведы ходили по бараку на цыпочках, даже переругивались вполголоса. Они вдруг почувствовали себя покинутыми. Тоскливое настроение порождало противоречивые мысли.

— Значит, снова на войну? — прошептал один из тех, кто вчера в клубе взывал: «К оружию!»

Сколько из них мечтало о том, как с винтовкой в руках прибудут они на родину! Ограждавшая лагерь проволока давно перестала напоминать им о том, что они в плену. Но почему-то именно сегодня каждый гонвед вновь почувствовал себя военнопленным. Да, пожалуй, еще острее, чем семь-восемь месяцев назад, когда он бросил оружие и поднял вверх руки, прося о пощаде.

— Много утечет воды, пока мы увидим свою Тису!

— Если вообще когда-нибудь ее увидим!

После отбоя в барак пришел Тулипан и присел на край постели Кишбера.

— Ну, ребята, — сказал он, — наши уже подъезжают к Москве. В полночь будут на месте.

Единственным ответом на его слова были раздавшиеся тут и там вздохи.

Тулипан сделал вид, что не расслышал их и не заметил глубокого молчания гонведов.

Пленные уже привыкли видеть, что капитан с утра до ночи не выпускает изо рта холодную, пустую трубку с коротким чубуком. Даже нервничая, он лишь прикусывал его и все-таки не закуривал. Однако сегодня Тулипан вдруг сам попросил табаку и набил трубку. Табак и спичку подал ему Кишбер. Когда трубка разгорелась, Тулипан обратился к нему:

— Над чем ты все размышляешь, Кишбер? Уж не изобрел ли ты какое-нибудь чудо-оружие? Как тот австриец, что просил у начальника лагеря пять килограммов свинины — хотел, видишь ли, изготовить взрывчатку, какой не знавал еще мир.

— За такие опыты и я готов взяться! — откликнулся кто-то из гонведов.

Однако даже этой шутке ответили смехом лишь немногие, да и то совсем не так, как откликаются обычно веселые люди.

Кишбер почему-то неожиданно вспомнил, что когда он посещал среднюю школу в Дьёндьёше — следует заметить, он не раз похвалялся, что закончил второй класс городского училища и ушел только из третьего, — словом, что во втором классе учитель венгерского языка Брендорфер учил его, Кишбера, будто историческая миссия Венгрии — защищать Запад от Востока.

— Как же это, выходит, — спрашивал теперь Кишбер у Тулипана, — что мы хотим завоевывать венгерскую свободу в содружестве с Востоком?

Ответить на этот вопрос вызвались сразу многие.