Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

— А оттуда Каховский стрелял в Милорадовича, — указал Лазарев и продекламировал:

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

— Замечательные стихи. — И Точисский повторил: — «Россия вспрянет ото сна…» Друг мой Дмитрий, как иногда радостно чувствовать себя приобщенным к такому большому делу!

Помолчали, проникшись своим братством, общностью. Лазарев чему-то улыбнулся. Павел вопросительно поднял брови:

— Я подумал, не воспользоваться ли нам каникулами в училище да не махнуть ли на лоно природы, в село, к моему дядюшке. Всего на недельку. Места те поглядишь. Красотища! Ярмарка собирается!.. Не хуже, чем в Сорочинцах…

ГЛАВА 3

От Харькова до усадьбы добирались на старом скрипучем шарабане, высланном на станцию дядей Дмитрия. Кучер, кудрявый, белокурый, в видавшей виды холщовой свитке, нахлестывал, лошадку, понукал. Копыта чавкали по раскисшей дороге, клейкая грязь налипала на колеса. Дождь прекратился, но тучи низко висели над степью, угрожая пролиться снова.

Уныло и грустно. Павел подумывал, что поездка никчемная и не лучше ли было бы остаться в Петербурге.

Дмитрий молчал, смотрел по сторонам.

Вдали показалась каменная церковь. Блеснули купол и крест. Шарабан въехал на пригорок, и в низине открылось село в садах. Несколько порядков беленьких хаток, проглядывавших сквозь зелень деревьев, спускались к берегу реки. Тут же просторная луговина, где, по рассказам Лазарева, собиралась ярмарка.

В стороне, на возвышенности, темнела каменная усадьба. Лошадь побежала резвее.

Они миновали распахнутые настежь ворота, подкатили к крыльцу. Здесь их уже ждали высокий подтянутый старик и дородная тетка в цветастом сарафане.

Едва Дмитрий спрыгнул с шарабана, как тут же попал в суматошные объятия. Наконец, освободившись, он повернулся к Точисскому:

— Вот, дядюшка, мой товарищ, Павел. Хозяин усадьбы пожал Точисскому руку.

— Рад, молодой человек, рад, располагайтесь как дома. Ваша комната на втором этаже рядом с комнатой Мити. — Пригладил пышные запорожские усы. — Приводите себя в порядок и спускайтесь к столу…

Ночью Точисский долго не мог уснуть. Погода разгулялась, и небо очистилось. Звездное, ясное, оно торжественно раскинулось над землей. Со степи тянуло влажным, свежим ветром. Слышно, как пиликали, стрекотали на своих скрипицах кузнечики.

В селе и на усадьбе давно угомонились, и полуночный покой действовал умиротворяюще.

Дядя Дмитрия и добродушная тетка пришлись Павлу по душе. Веселые и гостеприимные, они с утра и допоздна потчевали гостей, расспрашивали о Санкт-Петербурге, об их совместном житье-бытье, о Верочке… Разговорам не было конца.

Встреча с родными Дмитрия растревожила Точисского, и тоска по дому, по матери и отцу, щемящая грусть до боли захватила его.

Скрипнула дверь, вошел Дмитрий, остановился у открытого окна, — степь сладко и томительно дышала разнотравьем.

— Не спится? И я не могу уснуть. Тихо-то как, ни тебе фабричных гудков, ни городского шума.

— Не верится, что есть такие места, — согласился Павел. — Как будто и нет заводской каторги и не надо остерегаться филеров…

— Здесь свои проблемы. Поживешь — увидишь. Как тебе мой-то приглянулся?

— Хороший старик! Запорожец!

— Крутого норова, когда не по нем. Прадед его с Кочубеем против гетмана Мазепы выступал.

— «Богат и славен Кочубей…»

— Ты это дядюшке продекламируй, в большой милости будешь, — рассмеялся Дмитрий. — Он тебе порасскажет про старину и про свою бывальщину, как добровольцем на Балканах братьям-болгарам помогал… А слышал, как он революционеров именует? Злоумышленниками! Знал бы, какие у племянничка мысли в голове и чем он в Петербурге занимается.

— Помнишь, Дмитрий, я говорил, что нам пора расширяться. Надо создать еще три-четыре кружка. Ты спросишь, где брать учителей, пропагандистов? А не поговорить ли нам с бестужевками? Не откажут, поймут.

— Мне такая мысль тоже приходила в голову. Непременно поговорим с ними по возвращении.

Дмитрий разбудил Павла на заре:

— Искупаемся до завтрака!

Еще висел предрассветный туман, а уже благовестили заутреню колокола сельской церкви. Вот туман разорвало, растащило, растянуло вмиг, и над чистой, омытой вчерашним дождем степью краем выглянуло солнце, стали розовыми легкие облачка. Павел и Дмитрий шли по росистой, прохладной траве. Скрипели колодезные журавли, громко переговаривались бабы, собирая стадо, звонко хлопал бичом пастух. На закрытой мажаре выезжал из села мужик в соломенной шляпе с широкими полями и белой льняной рубахе. Поклонился с достоинством.

— Гончар Антип за глиной отправился. В детстве, когда я тут подолгу гостил, он мне разных зверей лепил и свистульки. Нет тут того мальца, кому бы он чего не смастерил, — рассказывал Дмитрий.

На той стороне реки берег обрывистый, в щуриных норах, а этот пологий, песчаный. Густые ивы полоскали сочные листья в воде, покачивалась на волне привязанная к дереву лодка.

На середине рыбак выбирал сеть.