Обряд

— Значит, ты нас раскрыл, — говорит Егерь, присаживаясь на край одного из ящиков. — Ты ружье-то опустишь?

— Докажите сначала, что брата моего не трогали.

— Не трогали.

— Это не доказательство.

Егерь цокает языком.

— А ты не судья. Голову включи на минутку. Похожи мы на убийц?

— Нет, но вы что-то прячете.

— Опусти ружье свое, и поговорим тогда, — спокойно произносит Егерь, медленно проводя ладонью по спине пса.

Мишаня нехотя опускает ружье. Патрульный тут же, матерясь, лезет в карман. Ствол будто сам по себе подпрыгивает, уставившись на него.

— Да успокойся ты, закурить я хочу. Вот молодежь нервная пошла, — шипит тот. — На вот, хочешь?

Он протягивает Мишане скомканную пачку.

— Да куда ему курить, он в школу ходит, — ворчит Егерь, потянувшись за сигаретой.

— Что вы прячете в этом лесу?

— Сам посмотри. — Патрульный кивает на ящики.

Мишаня подходит ближе, осторожно обходя свернувшуюся в ногах у Егеря собаку, которая ни на минуту не сводит с него раскосых желтых глаз. Он приподнимает крышку и заглядывает внутрь. В коробке ровными рядами лежат упакованные в пластик белые брикеты.

— Это наркотики у вас? — Мишаня резко отдергивает руки. Крышка с грохотом падает на ящик, эхо подхватывает звук и разносит по узкому горлу пещеры.

Собака прижимает уши.

Егерь и патрульный переглядываются, а потом прыскают со смеху.

— Если бы! А точнее, упаси господь! — Егерь бьет себя ладонью по коленке.

— А что это такое, белое? — спрашивает Мишаня, облизнув пересохшие губы.

Егерь тяжело вздыхает и переглядывается с патрульным. Тот кивает, закатывает глаза и затягивается остатком сигареты.

— Санкционка это. От границы по старой дороге возим, здесь у нас перевалочный пункт. А потом в город, на продажу.

Мишаня хлопает глазами, вновь приподнимает крышку другого ящика, запускает туда руку и достает одну из упаковок сыра. На этикетке улыбающаяся девочка с синими капельками вместо глаз. Мужики покатываются со смеху, глядя на его лицо.

— Угощайся. Мать рада будет наверняка. Хотя ей сейчас и повкуснее поляну накрывают, — добродушно говорит Егерь, то и дело сглатывая смешинки. — Лучше деду отдай. Дед у тебя молодец.

Мишаня достает еще пачку, потом еще, пока не докапывается до самого дна. Там и правда один только сыр, всякий разный, такого Мишаня даже и не пробовал никогда.

— Ну не наглей уж, пацан. Две, ну три, но не больше, — ворчит дэпээсник, глядя на распотрошенный ящик.

— Простите, мне… я… — В растерянности Мишаня приседает на край одного из ящиков и смотрит в стену, не в силах уместить все в своей голове. Через мгновение в ладонь ему утыкается что-то холодное и мокрое.

— О, Норд тебя простил, смотри-ка, — с улыбкой говорит Егерь. — И мы обиды не держим.

— Только если молчать будешь. Баш на баш — ты на нас не нападал и ничего про нас не знаешь, — добавляет патрульный.

— А Петька?

— Заладил же. Петьку волк задрал. Черт его знает, откуда он явился сюда, но я сегодня утром в морге был. Там препарировали твоего волка, — произносит Егерь, стаскивая с головы меховую шапку.

— И что?

— И то.

— Да что?

— Ну мать твою за ноги, ты хочешь, чтоб я сказал тебе, да?

— Хочу.

— В желудке у него куски одежды непереваренной. Совпали с курткой брата твоего.

У Мишани перед глазами сразу встает Петька в этом его дурацком бомбере «адидас», новеньком, которым он так гордился, что даже ценник отрезал только на второй день.

Мишаня невольно издает звук, похожий на всхлип. Он и сам не замечает, как глаза его наполняются слезами.

— Ох, ну что ты нюни-то разводишь, как баба, — шипит патрульный.

Егерь кидает на него укоризненный взгляд и хлопает Мишаню по плечу.

— Знаю, понимаю, что трудно смириться. У меня брат когда на заводе погиб, я тоже не мог отпустить, долго искал, кто виноват.

— И нашли? — отвечает Мишаня, сверля его глазами.

— Нашел.

— И кто?

— Бутылка.

— М-м, — разочарованно выдыхает Мишаня.

— Но это жизнь, все там будем. А если поможешь нам грузить в фургон, то я тебе пятьсот рублей начислю за помощь, лады?

Мишаня нехотя поднимает на него глаза.

— Там… я… «газель» ваша…

— А я-то думал, как ты тут оказался. — Патрульный смачно шлепает себя ладонью по лбу. — Раскурочил машину?

— Немного.

— Тогда бесплатно будешь помогать.

— Хорошо.

— Вон там сани в углу финские, доставай и начинай грузить, а то стемнеет скоро.

Вскинув ружье за спину, Мишаня плетется в угол, щеки у него пылают — то ли от слез, то ли от мороза. Но, скорее всего, от стыда за то, что он такой дурак.

— Миш, — окликает его Егерь, когда он стаскивает с саней кусок задубевшего брезента, — Мишк, я… это самое, сказать хотел. Ты парень смелый, сообразительный. Мы уже три года этой, так сказать, деятельностью занимаемся, и никто еще нас не вычислил. Только ты.

— Угу, — бурчит Мишаня из угла, не оборачиваясь к Егерю. Никогда еще никто не называл его смелым.

* * *