Обряд

— Задолжал я людям одним серьезным, еще до того, как меня повязали шесть лет назад.

— И что?

— А то, что долг мой так и крутился, пока я сидел, понимаешь.

— И ты решил исчезнуть?

— Да.

— И кто ты теперь, призрак? Откуда у тебя права, чтобы ездить на машине? Что это за дом?

— Это дом одного моего старого знакомого.

— А где сам знакомый?

— Ты на что намекаешь?

— Ни на что. Просто я не понимаю, как можно инсценировать собственную смерть.

— Очень просто. Я сказал всем, что пошел на рыбалку, и так с нее и не вернулся.

— И те люди, которым ты был должен, такие конченые идиоты, просто поверили в то, что ты вот так взял и умер.

— Но ты же поверила.

Настя фыркает.

— А вообще, сядь уже, пожалуйста, у меня от тебя голова кружится.

Настя снова фыркает и опускается на матрас, тянется за бутылкой, на этот раз не беспокоясь даже о чашке, делает глоток из горла. Коньяк жжет небо, но это даже приятно.

— Ну а Катя? Скажешь, случайно ты к ней прилип?

— Нет.

Настя тяжело вздыхает и откидывает волосы со лба. Этот глоток был лишним, ее голова начинает гудеть.

— Это жестоко. Она хорошая и одинокая.

— Я знаю.

— У вас что-то было?

Матвей отводит глаза, и Настя понимает все, кроме одного — почему ей не наплевать. У нее только что умер муж, ей должно быть плевать на все на свете. Она должна лежать, скрючившись, на полу, обхватив руками колени, должна выть, должна умирать вместе с ним. Видимо, Матвей замечает что-то на ее лице, потому что он тянет ладонь к ее рукам и накрывает ее пальцы.

— Мой муж умер, — произносит она, уставившись в стенку.

— Мне правда очень жаль.

— Ни черта тебе не жаль.

— Не чертыхайся.

— А то что?

— А то придет тот, кого ты зовешь.

— А и пусть приходит, знаешь ли! Но только нет, ничего подобного. Звали мы его тогда, и он не пришел.

— Откуда ты знаешь? Он всегда приходит, когда его зовут, просто мы не всегда это замечаем. Вот посмотри, сколько всего тебе вдруг дали, а потом отняли разом. Это все твой обряд.

Она смеется, тихо и невесело.

— А ты не смейся. Сама посуди: все повторяется. Сначала он сделал тебе очень хорошо, а потом забрал что-то взамен. Как у остальных.

— И что это он хорошего мне дал? — Она фыркает.

— Например, то, что ты вырвалась из поселка, что у тебя огромная квартира, что ты вышла замуж.

— Только вот ненадолго.

— Так в этом и смысл сделки. Если она удачная, то ты должна заплатить.

— Так пусть берет мою душу. Ты же знаешь, я никогда ею не дорожила.

Матвей долго смотрит на нее своими глубокими черными глазами. Сейчас ей кажется, что они втягивают в себя тот немногий свет, что сочится из-под опущенных жалюзи.

— Так он и взял.

— Ой, да иди ты. — Настя снова вскакивает. — Может быть, это ты его убил, может, ты и есть сатана.

Он усмехается.

— Не я.

— Значит, бомжи, грабители. Он проснулся, увидел свет, пошел туда и спугнул их. В конце концов, он, может быть, упал, просто упал и ударился головой. Я… я не знаю.

Ее начинает трясти.

— Сядь. — Матвей тянет ее за рукав, и она позволяет своему телу сложиться, как карточный домик, прямо на его грудь, и колени, и плечи. Такое знакомое движение. Она так хотела забыть, но тело помнит, тело умнее ее, и оно всегда помнит. Помнит его.

— Мне кажется, я сейчас умру, — шепчет она.

— Ты не умрешь, это просто отходняк. Видимо, фельдшер тебе что-то адовое вколол.

— М-м.

— Ты только должна знать, Стюха, я никогда не хотел тебе зла. Если я пугал тебя и преследовал, то это потому, что я боялся за тебя, понимаешь. Потому что то, что ты выпустила на волю в лесу, идет за всеми нами, слышишь?

— Ты правда в это веришь?

— Правда.

— Ты поэтому решил стать мертвым? А совсем не потому, что кому-то задолжал?

Матвей коротко кивает. Его щетинистый подбородок задевает волосы Насти, и они тут же прилипают к нему и щекочут нос.

— Отвечать будешь?

Он тяжело сглатывает.

— Я не соврал. Это все из-за долга. Только кому-то я должен деньги, а кому-то — душу.

— Но, Матвей, это же чушь. Вспомни, как это было, ну вспомни! Я разозлилась на деда, на весь мир, я вообще тогда была очень злая, нашла в интернете какие-то дурацкие истории про дьявола, я уговорила тебя, Петьку, Наташу Иванову и Влада пойти со мной в лес, на тот камень, где моя мама… ну ты знаешь. Мы напились коньяка. Я даже никаких заклятий не сказала — я листок потеряла. Потом ты начал на меня орать, мы поссорились, ты ушел. Я, Петька и Владик допили бутылку и вырубились на этом камне, и все. Утром проснулись с больной головой. Самое страшное, что случилось, — я ноги разодрала в клочья о какие-то колючки и платье испортила. Все.

— Это не все, и ты это знаешь.

Настя сглатывает комок.

— Это было ужасно, это было плохо, но это не черная магия, это просто… тупой выпендреж школьницы-готки. И я изменилась, понимаешь. Я стала другой, что бы ты там ни думал себе. И над обрядом этим посмеялись и разошлись, на том все и кончилось. Ничего даже не начиналось.

— Но не для меня. Меня повязали на следующий день с колесами в бардачке.

— А они что, не твои были, эти колеса?

— Мои.

— Тогда при чем тут сатана, Матвей? Каждый сам себе сатана.

— Только мой сатана — ты, — произносит он, отводя от нее глаза.

— Прости.