Обряд

Настя подхватывает одеревеневшую ткань и укрывает капот. Матвей указывает ей кивком на дом: иди. Он массивный, двухэтажный, из белого кирпича, такой, какие строили в девяностые. Теперь все в нем говорит об упадке былого благосостояния, о разбитых мечтах и зря потраченных годах. Только прикоснувшись к перилам, Настя уже чувствует себя как дома — будто она всегда здесь жила.

Весь первый этаж — огромный пустой зал, без мебели, только аккуратно застеленный спальным мешком матрас в углу освещает болтающаяся на тонком черном шнурке лампочка. При виде этого матраса и сложенного уголок к уголку спального мешка у Насти что-то сжимается в груди, будто она сейчас заплачет. Но это все не по-настоящему, это кончается действие лекарства, думает она, стоя посреди зала и слушая, как с кончиков ее волос глухо капает на пол вода.

— Тебе нужно поспать. — Она чувствует на своем плече руку Матвея.

— Ты с ума сошел?

Она поворачивается к нему и смотрит в его темные глаза.

— Зачем ты меня увез? Там… там Артура убили. А ты меня увез куда-то. У меня и телефона нет, ничего нет, я даже позвонить Кате не могу. А я там нужна.

— Они думают, что это ты.

— Что за бред?

— Это не бред. Я слышал их разговор.

— Что ты вообще там делал?

— Присматривал за тобой.

— Может, это ты убил его, а?

Матвей отворачивается и идет на кухню, не удостоив ее ответом, но она бежит за ним, не унимаясь.

— А ведь ты мог. Ты же уголовник.

— Благодаря тебе.

— Мне?

— Я знаю, что это ты рассказала деду тогда про мои дела, а он позвонил своим дружкам из отделения. Из-за тебя я сел, Стюха.

Она опускает голову, не выдержав тяжелого взгляда его темных глаз. Она думала, что он приехал мстить ей, что нашел ее и теперь превратит ее жизнь в ад. Но, судя по всему, с этим она и без него справилась. Впервые за все эти дни с того момента, как он появился у нее на пороге, она испытывает к нему что-то, кроме страха. Гнев.

— Я тебя ненавижу! Зачем ты вернулся в мою жизнь? Где мы? Я хочу уехать.

— Пойди сядь, все обсудим, только чай сделаю.

Она подходит к матрасу, плюхается в угол, не снимая даже обуви, и с вызовом смотрит на Матвея, выходящего из кухни.

— Где чай?

— Чай кончился.

— И что ты принес?

— Горячую воду.

— Это шутка?

— Нет. Это поможет согреться.

Она с шумом выдыхает.

— А есть что-то покрепче?

— Насть, это сейчас не лучшая идея.

— А у меня когда-то бывали другие?

— Пошарь на кухне, может, осталось хозяйское.

Настя скидывает с себя пальто и встает с матраса прежде, чем на него успевает сесть Матвей. На кухне, в глубине углового стеллажа, позади населенных молью баночек со специями, она находит маленькую початую бутылку «Метаксы». Судя по мертвой мухе, прилипшей к горлышку, открыта она уже давно, но Насте плевать. Вместе с находкой она возвращается в комнату и, сев на краешек матраса, крутит пробку. Та не поворачивается.

— Дай сюда, помогу.

— Отстань. Ты меня уже спас сегодня, спасибо большое. — Она саркастично щелкает языком, чувствуя, как в ней просыпается знакомая, столько лет проспавшая ненависть. Завернув колпачок в уголок пижамы, она с яростью проворачивает его, пока тот не поддается. Поднеся бутылку к носу, она вдыхает приторный гадкий запах. Ей нужно это, ей нужно это сейчас, она не готова посмотреть в глаза прошлой ночи без обезболивающего, ей нужно хотя бы попробовать разобраться во всем, пока до нее наконец не дойдет реальность происходящего.

Она доливает содержимое бутылки в горячую воду до самых краев, потом подносит бутылку к чашке Матвея.

— Я не пью.

— И давно?

— Шесть лет, три месяца и семь дней.

Настя знает, о какой дате он говорит. Она чувствует, как проваливается куда-то вниз. В солнечный, несмотря на близкую осень, день, в тело девочки, которая чувствует мир вокруг так ярко и так остро, как будто бы у нее нет кожи. Ей холодно, она дрожит и стискивает зубы, но ни за что не признается в том, какой беззащитной она чувствует себя в чаще леса, только еще крепче сжимает ладонь Матвея. А он смотрит на нее сверху вниз и заправляет ее черные волосы за ухо, спрашивая ее, не пора ли остановиться.

— И черт с тобой. Тебе же хуже.

Она подносит чашку к губам.

— Со дня обряда.

— Я поняла, не тупая. И прекрати уже называть это так. — Она делает пальцами кавычки в воздухе, расплескивая на свои пижамные штаны кипяток. — Говоришь, как будто веришь в это.

— А я и верю.

— Ну и дурак. Неужели правда отыскал меня только из-за этого? Я же твой враг, я предатель. Зачем меня спас от полиции?

Он усмехается, складка между его бровей разглаживается, на миг придав его жесткому лицу мальчишеское бесшабашное выражение.

— Что смешного?

— Ты нисколько не изменилась.

— Это неправда. Хватит это повторять.

— Со стороны виднее.

Настя хочет плеснуть ему водой в лицо, но вместо этого допивает ее залпом и вскакивает на ноги.

— Почему ты решил, что меня арестуют? Зачем ты таскаешься за Катей? Что ты такое сделал в баре, что мне пришлось тебя… — Она смотрит на тонкую розовую полоску, растянувшуюся от уголка его темного глаза до острой линии подбородка. — Но начать можешь с того, как ты умер.