Обряд

Но Настя только беспомощно смотрит вниз, на Артура. Он не выглядит так, будто не дышит. Он выглядит спящим. Она наклоняется и убирает ему волосы со лба — он любил заправлять их за уши.

— Настя, ты дура, что ли? Не трогай ничего. В скорую звони!

Катя достает из кармана телефон и нетвердой рукой начинает набирать номер.

— Господи! Черт, почему они не подходят! Человек не дышит же!

— Катя, он умер.

В тот момент, когда Настя слышит это слово, произнесенное ее собственными губами, оно будто оживает, как бесцветный мотылек порхает над ними кругами, поднимается к самому потолку и замирает на мгновение на раскаленном стекле лампочки. Та мигает, будто чувствует прикосновение.

Настя опускается на пол и вытягивается вдоль тела Артура, так что ее светлые спутанные волосы ложатся на черное полотно под его головой, и кровь прорастает сквозь них, как мох. Настя не знает, что чувствует, — внутри нет ничего, кроме пустоты, и в эту пустоту засасывает весь мир, все предметы, места и лица, которые она знала и считала своими.

— Это я должна была умереть, а не он.

— Настя, встань! Нельзя тут ничего трогать. — Почему?

— Ты в себе? Его убили, Настя! У него ползатылка снесено, смотри!

— А кто?

Катя хватается за голову.

— Господи, я не знаю. Алло… наконец взяли. Алло!

Катя выходит за дверь, а когда возвращается, Настя отмахивается от нее, когда та хватает ее и тянет вверх за запястье. Потом она изо всех сил старается не обращать внимания на завывание сирен за окном, на оживший топотом шагов коридор. Это все происходит не с ней, пока она держит его за рукав пижамы, пока их тела соприкасаются. Ему нельзя было связываться с ней, она плохая, конченая.

* * *

Полицейские одеты в обычную одежду: джинсы, свитеры, куртки с до блеска засаленными локтями и манжетами. Это вызывает у Насти недоумение. Откуда она узнает, что они те, за кого себя выдают? Она пытается разглядеть их лица, но из-за синего марева мигалок они плывут перед ней, как призраки. А может быть, дело в уколе, который сделал в маленькую синюю венку у нее на руке, возмущенно бьющуюся под грубыми посторонними пальцами, — фельдшер из скорой, когда ему с Катей удалось оторвать Настю от тела Артура.

На улице так холодно, что она не чувствует губ и кончиков пальцев, но эти странные люди с кляксами вместо лиц заставляют ее говорить. Они что-то спрашивают, она отвечает. Катя берет ее под руку. Потом они идут в квартиру. Можно лечь спать? Она так хочет спать. Нет. Она должна поехать с ними. Должна отдать им свою одежду. Но сначала ей нужно забрать свой паспорт и документы Артура. Только где его документы? Она никогда не видела его паспорта, только в загсе неделю назад. Интересно, где он его хранит? Катя держит ее под руку. Лифт вздыхает, посылая в темную глубину спящего дома плаксивое эхо. Настя кусает губы, чтобы вернуть им кровообращение. Ей нужно в туалет. Иди в туалет, потом паспорт. Иду. Только быстро. И не запирайся.

Настя открывает дверь и заходит внутрь. В тусклом свете единственной лампочки на нее из зеркала смотрит серое лицо с огромными прозрачными глазами. Ее лицо. А поверх этого лица что-то нарисовано красным, какая-то буква. Настя подходит ближе к зеркалу и проводит по щекам пальцами. Нет. Это нарисовано не на ее лице, а на стекле. Гора, и над ней поднимается солнце. Тревожное и страшное, как слово «Вставай!». На дне раковины в лужице розоватой воды стоит бабушкин утюг. Что он здесь делает? Она поднимает его и ставит на положенное место, под ванну. Она так хочет спать.

Настя открывает кран, позволяет ледяной воде прикоснуться к своим таким же ледяным рукам. Потом проводит по стеклу мокрой ладонью, брезгливо и опасливо смотрит на розовые капли, соскальзывающие вниз на белый фаянс раковины. Кто нарисовал это здесь и зачем? Кровь слиплась в ее волосах черными сухими сгустками, на ощупь они как колючки.

— Настя, ты скоро?

— Одна минута.

Она слышит звук открывающихся и закрывающихся шкафов.

— Где твой чертов паспорт, Настя? В сумке нет.

— В спальне.

Настя опускает глаза в раковину и окатывает лицо холодной водой. Когда она поднимает взгляд, из-за плеча на нее смотрит кто-то чужой. Проклятый укол, все плывет, она не может разглядеть его, только силуэт, он дробится и качается в отражении, как будто смотрит она не в стекло, а в мутную гладь лесного озера. Наверное, это один из полицейских. Она открывает было рот, чтобы возмутиться, но тут узнает его. Обернуться она не может, все тело парализует знакомый животный ужас. Она с усилием разжимает губы, чтобы закричать.

— Молчи, — шепчет Матвей над ее ухом и зажимает ей рот ладонью.

Осторожно он разворачивает ее к себе и на мгновение прижимает руками к своему большому телу. Лицо царапает шершавая ткань шинели. Он ведет ее прочь, подталкивает перед собой и, когда за ними тихо затворяется входная дверь, снова шепчет ей в ухо:

— Пойдем, не останавливайся.

Она кивает, послушно шагает вперед. Его хватка будто бы немного ослабевает. Она останавливается так резко, что он спотыкается о ее сапоги.