Обряд

— Впервые в моей жизни появилось какое-то подобие смысла. Если это мерячение — это какая-то неудачная перемычка в мозгах, то у всего есть объяснение, Матвей. Мама, значит, не была шизофреничкой, городской сумасшедшей, которая родила непонятно от кого и повесилась в лесу. Она тоже была особенной. И я не обречена. Значит, у меня есть шанс не стать ею, понимаешь? Значит, я не… конченая. Значит, я могу с этим бороться. Жить, в конце концов.

Настя произносит эти невозможные слова, и они отдаются сверлящим вглубь черепа холодком, как будто она откусила большой кусок эскимо на палочке. Она не может сказать того, что проносится сейчас у нее в голове.

— А как же твой муж? Его тоже убило мерячение? Он пошел за Полярной звездой и упал?

— Я не знаю. Это все может быть совпадением — грабители, сквоттеры, что там еще, — произносит Настя, отвернувшись. Она не может позволить себе думать об этом прямо сейчас.

Матвей хмыкает в ответ, не сводя глаз с дороги.

— Если эти люди сказали, что мерячение может… — продолжает Настя, но Матвей перебивает ее:

— Эти люди — стремные извращенцы, и идти к ним было очень плохой идеей.

— Почему?

— Например, потому что они вызвали копов.

— Но это может быть…

— Что? Совпадение? — Его глаз косится на нее, чернея среди смазанных огней Петроградки, как открытый люк посреди улицы.

— Дурак, — вырывается у нее.

Он только усмехается. Машина останавливается на светофоре у какой-то станции метро. Настя не знает, что это за станции, но ей все равно.

— Выпусти меня! — Она дергает ручку двери. — С тобой невозможно!

— И куда ты пойдешь?

— Поеду обратно к ним. Я хочу знать, что у меня с головой.

Матвей газует на зеленый.

— Ты глухой?

— Нет. Я думаю.

— Идиот.

— Давай так: ты поедешь со мной в поселок, к камню, мы посмотрим, как все будет, когда ты снова окажешься там. И, если я не прав, я отвезу тебя к этому профессору Преображенскому.

* * *

Полностью одетая, она дожидается, пока Матвей соберет свои вещи, которые помещаются в большой армейский рюкзак. На улице еще темно. Когда они стоят у дверей, Матвей оглядывает Настю с ног до головы.

— Твои волосы — когда ты успела?

Настя обвивает вокруг пальца тусклый черный локон.

— Я боялась, что меня будут искать, не могла уснуть. В шкафу наверху был тюбик с краской.

Он угрюмо кивает и осматривает ее с ног до головы. Она все еще одета в бабушкины сапоги и свое тонкое демисезонное пальто.

— Ты забыла, что такое север, Стю. Ты сдохнешь там.

Прежде чем она успевает придумать, как ей послать его далеко и надолго таким способом, который она еще не испробовала за последние два дня, он бросает рюкзак на пол и со вздохом взбегает вверх по лестнице.

Через минуту он возвращается с огромным пакетом.

— На, вот. Я не думаю, что они хватятся.

Ее тонкий острый ноготь легко прорезает пластик. Внутри оказывается пальто, черное, в пол, с золотыми гербами какой-то неизвестной страны на пуговицах. Настя засовывает руки в рукава и тут же тонет в нем, Матвей поднимает ворот и стряхивает с лацканов засохших мотыльков.

— Вот так-то лучше.

— Откуда это?

— Хозяйское.

— А они?

Он только неопределенно взмахивает рукой.

— Ты ведь понятия не имеешь, чей это дом?

Матвей медленно кивает головой, постукивая носками своих армейских сапог.

— А машина?

— Не волнуйся, нас не остановят.

— Хм-м.

Настя долго смотрит в его темные глаза — до тех пор, пока он не ежится и не отводит их в сторону.

— Значит, мы воры?

— Нет, Стю. — Он разворачивает ее за плечи, так что оба они отражаются в темном прямоугольнике окна, высокая серая фигура рядом с маленькой черной. — Посмотри, мы — солдаты.

* * *

Пятнадцать часов спустя они въезжают наконец в поселок. Когда из темноты материализуются огромные бетонные буквы с его названием, облезшие и поросшие коричневым мхом, Настя чувствует, как тело ее начинает бить глубокая дрожь. Она закрывает глаза. Это не может быть правдой, она клялась всем святым никогда не возвращаться в этот ад, и вот она здесь. Она слышит макушки елей, зовущие ее по имени, чувствует, как ее затягивает все глубже в свое чрево беспросветная темнота этого проклятого места. Места, которое породило ее. Место, где она, скорее всего, и умрет — так говорит ей сейчас ее сердце.

— Можешь открывать, — произносит Матвей, когда машина наконец останавливается.

Настины веки поднимаются медленно, так что сначала она видит только смазанный блик света фар, отраженный от чего-то большого и темного. Еще миллиметр — и ее глаза цепляются за знакомый завиток резьбы подоконника, и внутри вдруг что-то скручивается, до боли, до крика, который она успевает закусить между сжатых губ.

— Ты дома, — произносит Матвей, открывая дверь и ступая ногами на снег. — И нас тут, похоже, уже кто-то ждет.

Седьмая глава

МИШАНЯ

Нет, ему не кажется.