Обряд

Владик, Наташа. Потом Петька — он зачем-то притащил своего мелкого брата, который вечно смотрит на нее так, будто хочет ей что-то сказать. Матвей, наконец Матвей, на двадцать минут позже и со своей любимой дурацкой группой, которая всегда играет у него в машине и на большом магнитофоне на батарейках, который он возит с собой, чтобы включать музыку в лесу.

Стюха делает шаг из темноты, свет фар его черной машины падает на ее белые гладкие ноги.

— Антихрист, — со смехом шепчет Петя.

Стюхе не нравится этот смех. То, что они сделают, не прикол, они должны понимать, что это не прикол. Матвей должен понимать. Но его лицо нечитаемо, а руки засунуты в карманы джинсов, так что ей кажется, что он не хочет к ней прикасаться.

— Привет.

Она смотрит на них, одетых кто в треники, кто в шорты. Она чувствует себя дурой, единственной девочкой с белыми бантами на Первое сентября или собственной матерью. Нет, так не должно быть.

— И какая у нас программа? — спрашивает наконец Наташа.

— Первым делом Петька должен избавиться от братца, у нас тут не детский утренник, — произносит она, стараясь не смотреть на маленького мальчика с большими волчьими глазами.

Петька цокает языком, но повинуется. Через мгновение его брат садится на свой велосипед и уезжает в сторону поселка.

— Так и что дальше? — снова спрашивает Наташа.

— Едем туда. Там обряд. — Стюха взмахивает рукой в сторону леса. — Я хотела на дне котлована, деду назло, но туда не пройдешь, охрана сидит.

— А может, просто напьемся? — предлагает Петька с ухмылкой, вынимая из широкого кармана треников бутылку. — До чертиков? Они сами к нам придут, и звать не надо будет.

Стюха переминается с ноги на ногу, оглядывает собравшихся своими прозрачными серебристыми глазами, стараясь. Этого мало. Нужно что-то сделать, чтоб он увидел, какая она конченая.

— Подождите здесь, — приказывает она и удаляется по дороге к воротам, в сторону КПП. Когда несколько минут спустя она возвращается, все глаза устремлены на нее.

— Есть пакет? — спрашивает она, вытягивая вперед руку. Она держит за шкирку черного котенка-подростка.

— Насть, ты чего? — побелев, произносит Наташа и делает шаг вперед.

— Не называй меня так.

— Зачем он тебе?

— Для сатаны. Для обряда. Нужна кровь, это ведь жертвенный камень.

— Но это камень каким-то там бородатым богам, ты чего? — Наташа делает еще шаг, парни молчат, наблюдая за происходящим. — Отпусти животное.

— Все боги бородатые, — бормочет себе под нос Петька и смеется над собственной шуткой.

— Да вы все упоролись тут. — Наташа смотрит по сторонам.

— Пакет есть? — повторяет Стюха.

— Дай я его в руках повезу, — говорит вдруг молчавший до этого Влад.

— Без разницы. Поехали уже, — отзывается Стюха, передавая котенка.

Матвей садится за руль, остальные тоже забираются в машину. В свете фар остается стоять только одна Наташа.

— Я не знаю, что ты сделал с ней, — произносит она, подойдя к водительской двери и заглянув в открытое окно прямо в лицо Матвея. — Но это не моя Настя. Моя Настя кормит котов. Моя Настя не одевается как ведьма и не пьет каждый день.

— Я ничего с ней не делал, — пожимает плечами Матвей. — Она всегда была такая, ты просто не замечала. Такой вот ты хороший друг.

— Дебил, — отрезает Наташа. — Ну ладно вы, конченая шпана, но животное-то невинное отпустите, ребят, я прошу. Я никому не скажу, только отпустите его. Насть, ну ты ж не такая, это не ты вообще.

— Да пошла ты! — кричит Стюха. — Нет твоей Насти и не было никогда. И котенка этого не будет. Матвей, дави на газ уже. Сбей эту дуру, размажь по асфальту.

— Подумай, Настя, все беды начались с того, как он приехал. Отпусти котенка, пойдем к нам домой чай пить. Мама шарлотку испекла.

В наступившей на мгновение тишине слышно только, как котенок возится на заднем сиденье.

— Беды начались с момента, когда я пришла в этот мир, Наташ, потому что я — гребаный антихрист, забыла?

Матвей дает задний ход, разворачивается. Настя смотрит на фигуру Наташи, которая становится все меньше и меньше в свете единственного фонаря, пока совсем не тонет во мраке. В этот момент ей кажется, что внутри нее догорает и тухнет какой-то фитиль и что-то кончается навсегда. Но ей, конечно, плевать.

* * *

Они стоят вокруг огня и смотрят на нее, ждут, когда она заговорит, передавая друг другу бутылку. Но ей хочется молчать, потому что в этом молчании она ощущает свою власть. Трещит костер, над головой шуршат верхушки деревьев, в багажнике машины Матвея царапается и мяукает котенок. Стюха чувствует силу, заключенную в этом моменте, она знает, что, когда он закончится, с ним уйдет и ее власть. Она поворачивается лицом к камню, на котором белым мелом нарисовала пентаграмму, и начинает произносить нараспев слова. Листков с распечатанным текстом у нее нет, она так и не взяла их со стола в компьютерном клубе, поэтому просто говорит от себя, прямо из черного своего сердца. И от этого чувствует себя такой дурой, что на коже у нее выступает испарина.

— Что-то не похоже на латынь, Стюх. Больше на суржик какой-то, — доносится до нее смешливый голос Петьки, а вслед за ним звук глотков.