Обручение на чертовом мосту

– Богом клянусь, что ни словом его не попрекнула! – с жаром выкрикнула Ирена, зная, что ей и в самом деле не в чем себя упрекнуть. – Господом Богом! Не из-за меня он…

– А из-за кого же? – пожала плечами Людмила Григорьевна. – Даже если вы не врете, что не попрекали, он покончил с собой оттого, что пал непоправимо в ваших глазах. Оттого, что не снес позору перед женщиной – он ведь нашего брата, вернее, сестру, почитал токмо лишь источником наслаждения, а этак-то, всерьез, ни во что не ставил. Ну ладно, мир праху его. Как бы он своей жизнью ни распорядился, это была его жизнь, его собственная, он в ней был волен совершенно, независимо от того, кому принадлежала плоть его – Лаврентьеву, Берсеневу или еще кому-то. Поговорим лучше о вас, сударыня. Отчего вы подались из Лаврентьева ночью, пешком, к тому же в таком виде? Что, многоуважаемый Адольф Иваныч не мог дать вам экипаж? Пожадничал? Или вы ушли тайно? А почему в таком платье? Это ведь точно не ваша одежда. Зная Игнатия, я точно могу сказать, что на крестьянке он не женился бы хотя бы потому, что женскому элегантному туалету придавал особенное значение, особенно мелочам: чулочкам, ботинкам, перчаткам, корсеткам разным…

Ирена мгновенно вспомнила саквояжи с вычурным тряпьем, приобретенным Игнатием вместе с какой-то там приятельницей или женой приятеля, и былая ревность так и куснула за душу.

– Только не лгите мне снова про страшных лесных разбойников! – уничижительно хохотнула Макридина, и Ирена внезапно пришла в бешенство. Да что она себе позволяет, эта безголосая деревенская Цирцея?!

– Этот ваш многоуважаемый Адольф Иваныч разбойник пострашнее лесных! – запальчиво выкрикнула она. – Это ведь именно он довел Игнатия до смерти, когда сначала начал травить его своим бульдогом, а потом заявил ему, что он не только сам в кабалу воротился, но и еще одну крепостную привел – меня, потому что якобы жена по мужу – раба. Отчасти вы правы: Игнатий покончил с собой, чтобы освободить меня. Но чудовищный немец только смеялся, стоя над его трупом. Он назвал меня рабынею и заключил под стражу в людскую. Меня насильно переодели в крестьянское платье. Я могла ждать самого страшного решения своей участи! Поэтому я воспользовалась первой же возможностью бежать из Лаврентьева. И теперь прошу у вас помощи, как у благородной дамы. Помогите мне нанять повозку или хотя бы просто верховую лошадь. Деньги у меня есть. – Она вынула из кармана портмоне. – Я доберусь до Нижнего, а оттуда возьму место в омнибусе.

– Вы и в самом деле из Санкт-Петербурга? – спросила Людмила Григорьевна, глядя, впрочем, не на Ирену, а на зажатое в ее руке портмоне. Ирена тоже перевела на него глаза. Оно было мягкой коричневой кожи, потертое кое-где до белизны, с полустертой монограммою в углу. Различить ее в пляшущем свете факелов и свечей было непросто, да и незачем. – А если так, где вы там жили?

– В самом деле, – кивнула Ирена. – Я дочь графа Сокольского, наш дом на Сергиевской улице, неподалеку от английского посольства.

У Макридиной даже голова откинулась от изумления, словно от удара!

– Чья вы дочь?! – пробормотала она невнятно в полной тишине, наступившей вслед за этим дерзким заявлением.

– Графа Сокольского, – раздельно повторила Ирена. И тишина взорвалась оглушительным хохотом! Чудилось, будто ворона закаркала, вернее, целая стая ворон. Это веселилась свита Людмилы Григорьевны, на разные лады повторяя имя и фамилию Ирениного отца. Конечно, они не поверили ни единому ее слову. Да и черт с ними, подумала она в бешенстве, главное, чтобы Макридина поверила!

Однако темные глаза смотрели по-прежнему непроницаемо.

– Хотелось бы в таком случае спросить… – Людмила Григорьевна запнулась, словно для себя решала, не назвать ли Ирену по имени-отчеству, да тут же и передумала. – Хотелось бы спросить: откуда у вас это портмоне? И этот плащ…

– Украла, откуда же еще? – раздался рядом спокойный голос, на который Макридина и Ирена враз повернули головы – одна удивленно, другая – с криком ужаса.

Да, ей было чему ужаснуться. Ведь голос этот принадлежал не кому иному, как лаврентьевскому управляющему Адольфу Иванычу!

Ирена рванулась к двери, но немедленно была перехвачена Решетом, который оказался стоящим за спиной управляющего, и стиснута его мощными руками, да так, что не могла ни шевельнуться, ни пикнуть, да и дышать было непросто, можно было думать только о том, чтобы не задохнуться в этой зверской хватке. Поистине, нечто подобное испытывали, должно быть, несчастные мореплаватели, попавшие между Симплегадами!

– Благодарствую, великолепнейшая госпожа Макридина, – со светской развязностью проговорил немец, – что помогли господину Берсеневу вернуть его беглую собственность. Эта особа, конечно, вам тут невесть что наплела? Про Санкт-Петербург, про графское достоинство?

– Точно так-с, – угодливо забубнил длинноносый мелкопоместный, в котором Ирена раньше видела Стрекулиста. – Точно так-с, Адольф Иваныч! Семь верст до небес! Сорок бочек арестантов! Плела-с, да-с!

Макридина кивнула: