Обручение с вольностью

— Никакого беспорядка на Нижнетагильских заво­дах нет. Это у него тут беспорядок. — Баранов энергич­но упер палец себе в висок, сморщив кожу у над­бровья.— А недавно и доношение явилось от управляю­щего тамошнего и заводского исправника. Пишут, чта Мосцепанов ложные ябеды рассылает и работных лю­дей склоняет к непослушанию. А начальственных лиц, принародно обносит несвойственными качествами.

— И какими же? — полюбопытствовал Антон Кар­лович.

— Про то не написано.

— Надо бы этого буффона тагильского немедля об- коротать, — вмешался Булгаков. — Ладно, к нам пи­сал. А то вон чего удумал — в столицу!

Антон Карлович отвесил несколько междометий са­мого неопределенного свойства — он вообще великий был тянислов. Потом проговорил без особой убежден­ности:

— Может, мне самому туда поехать?

— Да дело того не стоит, — отвечал Баранов, пони­мая, каких слов ждет от него губернатор. — Пустяковое, по правде говоря, дело-то... Я полагаю, следует на ме­сто комиссию выслать.

— И вышлем, — с готовностью согласился Антон Карлович. — На той неделе порешим, кого выслать.

— Да отчего же не сейчас? — удивился Булгаков.

— Не так скоро, господа, не так скоро. — Антон Карлович положил копию с прошения Мосцепанова по­верх предписания графа Кочубея, подумал немного и, уловив неприличие такого расположения, поменял их местами.

XVI

В тот день, когда Антон Карлович с советниками решал судьбу нашего героя, солнце долго стояло в небе, и даже в семь часов вечера жар его сохранял почти по­луденную силу. Наконец оно медленно двинулось к закату, осеняя косыми лучами бесконечные просторы губернии, покрытые дремотным ельником, душистым пихтачом и строгими колоннадами дорического сосня-

ка. Удлинились, вытянулись тени гор, деревьев и коло­колен. Далеко отнесло к востоку легкую тень вечерних облаков, и заметнее стала рябь на великих и малых реках, лесных озерцах, заводских прудах.

В это же время Евлампий Максимович вышел из дому и двинулся вслед за солнцем. Пройдя с полвер­сты мимо шлаковых отвалов, он отворотил в сторону молотовой фабрики и миновал два квартала. Затем он оставил солнце следовать своим путем, а сам повернул кольцо на воротах Татьяны Фаддеевны, поднялся на крыльцо и толкнул дверь.

Татьяна Фаддеевна нельзя сказать, чтобы сильно об­радовалась— не ойкнула, руками не всплеснула, на шею не кинулась. Пригласила спокойно:

— Входите, входите, Евлампий Максимыч. Сейчас чай пить станем. Я только детишек уложу.

И пошла детишек укладывать. Их у нее двое бы­ло— сын Феденька девяти годочков и девочка, вовсе лепетунья несмышленая.

А Евлампий Максимович присел у стола, украдкой бросив взгляд на божницу, где перед иконами стояли вощаные, перевитые лентами и украшенные бумажны­ми цветами венчальные свечи супругов Бублейниковых. Всякий раз, приходя к Татьяне Фаддеевне, он надеялся их там не увидеть. Но свечи никуда не девались, стояли на прежнем месте.

Татьяна Фаддеевна вначале уложила Феденьку, уго­ворив его сестричке пример подать, потом раздела доч­ку и, завернув на кухню, вынесла Евлампию Максимо­вичу две чашки — одну с яблоками, другую с ватруш­ками. Сказала:

— Угощайтесь!

И отправилась ставить самовар, с печалью размыш­ляя о том, что ей вот совсем почти безразлично, по­нравятся Евлампию Максимовичу печенные ею ватруш­ки или же не понравятся.

А Евлампий Максимович обратился к яблокам. Он надкусил одно, и мысль его, привычная скользить с предмета на предмет, тут же перекинулась к прароди­тельнице Еве, которая таким вот яблоком и соблазни­лась, а затем — к иному событию, также происшедшему от сего плода. «А что, — подумалось ему, — если бы Ньютону на голову не яблоко упало, а, положим, гру­ша, может, и не открылось ему тогда земное тяготение.

Потому что яблоко — это плод познания добра и зла земного и прочих предметов. А груша, она что? Груша и есть...»

Когда вошла наконец Татьяна Фаддеевна с самова­ром, Евлампий Максимович поделился с ней своей до­гадкой.

— Кушайте ватрушки-то, кушайте, — отвечала на это Татьяна Фаддеевна, разливая чай.

— Между прочим, женский пол много имеет пре­имуществ,— сказал Евлампий Максимович, с восхище­нием глядя на Татьяну Фаддеевну. — Вот с высоты* смотреть у женщины зрак не мутится, не то что у на­шего брата.

— Зато я в коляске задом наперед ездить не мо­гу,— возразила она. — И все женщины так. У нас or того кружение происходит во внутренних органах. Мне,, помню, однажды даже дурно стало. Хорошо, церкву как раз проезжали. Федор свечой под носом покурил и прошло.

При упоминании о свече Евлампий Максимович вновь невольно глянул на божницу. Татьяна Фаддеев­на перехватила его взгляд и подумала с неожиданной досадой: «Не уберу. Нарочно не уберу!»

— Ну, это оттого, — стоял на своем Евлампий Мак­симович, — что у женщины устройство тоньше... Женщина есть венец и дополнение всех дел божиих, пото­му как после прочих тварей создана была... Да и когда тонуть случается, она дольше на воде продержаться1 может.

— Не приведи господи! — сказала Татьяна Фадде­евна.