Обручение с вольностью

РОСПИСЬ ПОЖИТКАМ ОТСТАВНОГО ШТАБС-КАПИТАНА МОСЦЕПАНОВА, СОСТАВЛЕННАЯ ПОРУЧИКОМ ГОРНОЙ РОТЫ ПЕРЕВОЗЧИКОВЫМ В ПРИСУТСТВИИ УСТАВЩИКА МАТВЕЕВА И ЛЕКАРЯ НЕПЛОДОВА 19 МАЯ 1824 ГОДА:

«Складни святителей обложены медью. Полотенце простого полотна.

Штаны кожаные ветхие.

Евангелие русское, устав артиллерийский, святцы одне.

Подушка пуховая под наволокой китайчатой лазоре­вой.

Перина.

Трость камышовая с набалдашником медным.

Мундир штабс-капитанский ветхой.

Седло немецкое ветхое, два пистолета кухенрейторов- ских, шпага в портупее.

Шляпа шерстяная.

Картуз сукна мясного цвету ветхой.

Одеяло заячье ветхое, одеяло выбойчатое—подбито мехом песцовым.

Халат лазоревой аземской, ветхой.

Тарелок оловянных две, блюдо небольшое одно, дру­гая посуда.

Гребень костяной ветхой.

Трубка.

Две щетки — одна платяная, другая сапожная.

Одне ножницы, оселок старый, клок пестряди. Чаю две плетенки.

Чернильница порцелиновая».

XXXII

Уголовные дела на уральских заводах подлежали ве­дению пермского берг-инспектора. Губернский же про­курор осуществлял надзор за правильностью течения за­веденных дел и содержанием арестантов. Тем не менее подробно их обязанности разграничены не были. Булга­ков занимался всем вообще происходящим на ураль­ских заводах, в том числе и правосудием, а Баранов — всем, касающимся правосудия, в том числе и на заво­дах. Отсюда проистекали порой всякие мелкие разно­гласия. Но они неизменно вскоре оказывались исчерпа­ны, поскольку и Булгаков, и Баранов главным почитали казенный интерес, который без владельческого и упра­вительского тоже удовлетвориться не может.

В деле Мосцепанова они сразу пришли к обоюдному согласию. Дело было ясное, и его следовало окончить скорейшим решением судебных мест. Для этого оно по­ступило из екатеринбургского суда в пермский, а сам Мосцепанов посажен был не в острог, а на гауптвахту. После екатеринбургских строгостей его надеялись умяг­чить такой поблажкой, склонив к признанию вин. Од­нако Мосцепанов никаких вин за собой не признавал и отказывался отвечать в суде на вопросные пункты, об-

виняя в беззаконии не только нижнетагильских управи­телей, но уже все начальство Пермской губернии.

Таким образом, дело приобретало оттенок государ­ственный.

Кроме того, течение дела неожиданно замедлилось отказом протоиерея Капусткина в нем участвовать. Ка- пусткин утверждал, что Мосцепанов выстрелил в него по случайности, преступных намерений не имея. «Так ведь угрожал же он пистолетом!» — настаивал Василь­ев. «Что ж, что угрожал, — отвечал Капусткин. — Мо­жет, он сам в себя выпалить хотел? Нет, я ему не судья. Пакостный он человек, а я свое дело сделал. Бог ему судья...» — «Да как же бог!» — возмущался Васильев. Его такой оборот вовсе не устраивал. И так не сумел он с искусством выполнить губернаторского поручения, принеся Антону Карловичу одни новые беспокойства. Тот уже к нему всякое расположение потерял, в каби­нет для разговоров зазывать перестал и, проходя мимо, брезгливо морщил тонкие ноздри, будто от Васильева несло непотребно.

«Да вот так же, бог!» — невозмутимо отвечал Капу- сткин.

И Баранову он то же говорил без всякого сму­щения.

Из Нижнетагильских заводов, куда снаряжены были двое заседателей екатеринбургского суда, шли в Пермь листы свидетельских показаний, перечеркнутые понизу знаком «зет», и заключения самих заседателей, «зетом» не перечеркнутые. Из них окончательно стало ясно, что все жалобы Мосцепанова суть изветы. Кое-какие незна­чительные непорядки, правда, обнаружились, но их ни­как нельзя было счесть беззакониями в собственном смысле, а лишь отступлениями от закона нравственного, который, как известно, различными людьми различно понимается. «Закон нравственный, — писали заседате­ли, — он, конечно, соблюдаться должен, но и строгость тоже необходима, ибо при отсутствии ее, особливо на уральских заводах, населенных народом дерзким и гра­мотным, нравственность быстро в упадок приходит, и закон нравственный слишком различно начинает пони­маться работными людьми и начальственными лицами, отчего случаются всякие происшествия...»

Вместе с этим письмом прибыла из Екатеринбурга книга под названием «О благородстве и преимуществе женского пола». Просмотрев ее, Булгаков решил, что к делу она не пригодится, и подарил книгу Антону Карло­вичу не без тайного намека на известные всему свету достоинства баронессы Юлии Крюднер.