Обрученные Венецией

Ощущая себя неспособной совладать со своими чувствами в терпеливом ожидании его приглашения через прислугу, Каролина посмотрелась в зеркало с намерением сию минуту спуститься навстречу Адриано Фоскарини. Пощипав себя за щечки, она заменила бледноватый цвет лица эдаким натуральным румянцем, а уста подвела светлым кармином. С привычной для ее пылкого нрава опрометчивостью Каролина бросилась к дверям, совершенно забыв о своем состоянии, но резкая боль в плече, которая до сих пор мучила девушку, тут же напомнила ей об осторожности.

– Нельзя же терять чувство собственного достоинства! – словно воспитывая себя, буркнула Каролина под нос и, гордо выпрямив осанку, сдержанно направилась в вестибюль.

Он разговаривал с Урсулой, стараясь сосредоточить свой взор на ней и не подавать признаков своего волнения, но шорох позади него со стороны широкой лестницы, ведущей на второй этаж, заставил сенатора резко обернуться. Каролина старалась спускаться гордо и спокойно, однако ноющая боль в плече не позволяла ей держать осанку. Приложив руку к ране, скрытой желтым платьем с серым орнаментом, купленным для нее Урсулой, Каролина с нескрываемым смущением устремилась куда-то в сторону, не глядя на взволнованного сенатора, буквально поглощающего взглядом ее блистательную красоту. Удивительно быстро настигло дивное волнение, и она даже побоялась, что ее голос слабо вздрогнет во время приветствия.

Обуздав и свои весьма противоречивые чувства, Адриано решительно направился к ней и ощутил, как дрогнула его сильная рука, на которую оперлась маленькая женская ручка. Почувствовав прикосновение ее нежной кожи, сенатор с недоумением для себя задержал в себе вдох и устремил свой страстно-обжигающий взгляд в ее ликующие топазными бликами глазки.

Каролина уже и забыла, насколько сенатор красив и мужественен. И сейчас поняла, что помнила лишь его очертания: лишенная твердости сознания память не позволила ей запечатлеть его прекрасный образ в своих представлениях. И сейчас к ней вернулось убеждение, что более симпатичного мужчину, в котором мужественные черты лица так сочетались с крепким телом, она никогда не видела. Ей не хотелось отводить от него взгляд, но дабы Адриано не почувствовал себя неловко, она опустила глаза и монотонно пролепетала:

– Я с нетерпением ожидала вас, сенатор Фоскарини. Эти три недели стали для меня пыткой.

Внутренне он с удовольствием отметил, что дама значительно посвежела за это непродолжительное время. Изможденный болезнью взгляд ожил прежней любовью к жизни и красотой. Невероятная элегантность читалась в каждом движении. Синьорина вновь благоухала, словно июньская роза. А он, наслаждаясь возможностью созерцать ее стройный стан, грациозно проплывающий мимо него, продолжал оставаться безмолвным.

– У меня к вам много вопросов, – казалось, сдержанно изрекла она, но ее последующий за словами взгляд содержал в себе едва скрываемые порывы к кокетству.

Утешая себя тем, что Каролина – гражданка Генуи, сенатор настроился на сухую беседу, в которой обязывал себя сохранить чувство долга перед Венецией. Он так решил, пока пребывал в поездке. Недопустимо добиваться сердца женщины, являющейся гражданкой вражеского государства. Эта тяжесть будет преследовать его всю жизнь, если он позволит себе ослабеть перед ней… И дело не в том, что он боится неприятностей, которые могут вызвать в венецианском обществе сведения о гражданке Генуи в его доме. Его самого беспокоила личная ответственность за предательство по отношению к республике… И, бесспорно, за безопасность жизни также.

– Прошу простить, синьорина, я и впрямь задержался в Риме. Извольте поинтересоваться, как ваше самочувствие? – вспомнив о том, что не поздоровался с ней должным образом, Адриано прикоснулся устами к ее руке.

– Благодарю, сенатор, уже значительно лучше, – с улыбкой ответила она. – Со мной прекрасно обходились и ваши люди, и семья лекаря, несомненно. Я безмерно благодарна вам, ваша милость, за то, что вы оказали свою бесценную помощь в моем выздоровлении.

– Прошу вас в гостиную, – он обернулся к Урсуле, чтобы о чем-то распорядиться, но Каролина перебила его.

– Прошу простить за дерзость, сенатор, – шепотом промолвила она, – но, с вашего позволения, мы побеседуем в вашем кабинете? Я не желаю, чтобы нас кто-то слышал.

Изумление читалось на его лице и в глазах Урсулы. Воцарившаяся тишина привела Каролину в легкое замешательство. Разумеется, она знала, что и в Венеции женщины подвергаются выполнению тех же правил, что и в Генуе, и кабинет являлся сугубо мужской территорией. Но оказавшись в чужой республике без родительского надзора, ей так хотелось позволить себе немного самовольства. И к тому же расположение кабинета сенатора исключало возможность быть услышанными прислугой, а этого им обоим хотелось меньше всего.

– Как вам будет угодно. Урсула, займитесь обедом, – промолвил Адриано и обернулся к Каролине. – Пройдемте, синьорина… в мой кабинет.