Обрученные Венецией

Как всегда, умные мысли теребили ее лишь глубокой ночью, назойливо мешая ей уснуть. Каролине вспоминались все события, предшествующие ее прибытию в Венецию. Нередко перед ней вставал образ строгого Лоренцо и его взгляд: такой беспощадный и сожалеющий, который он бросил ей на прощанье в мгновенье их последней встречи. Порой она себе задавала вопрос: какие чувства возникают у нее при воспоминании о жестком герцоге? Некоторое ощущение сострадания, сожаления от невозможности помочь и вернуть все на свои места. Смогла ли она быть другой, вернувшись на несколько лет назад, зная о том, что их ждет в будущем? Вряд ли! Ее крутому нраву не свойственно подчинение, и строгость отца тому не исключение.

Всплывали в памяти слова матушки, которыми она часто утешала дочь. Порой Каролина словно ощущала присутствие ее теплоты, мудрости, любви и великодушия. В такие моменты ее сердце трепетало, желая ощутить прикосновения и материнскую ласку Патрисии. Но теперь это невозможно! От этих мыслей Каролина заходилась тихим и безмолвным плачем. Но она быстро успокаивала себя, твердя себе мысль, что все в этой жизни происходит по воле Божьей и уже ничего невозможно изменить.

Попытавшись успокоиться, она отогнала от себя воспоминанья о родителях, не желая вновь впадать в депрессию и тоску по дому. Но вопреки своим попыткам успокоиться, у нее возникли мысли о предательстве Луко Брандини. Можно ли верить сенатору? А разве он до сих пор не доказал ей свою преданность? Вот во что ей точно не стоит слепо верить, так это в благоразумие родной сестры.

Каролине вспомнилась их последняя встреча с Изольдой, когда да Верона отправились в Милан на бал-маскарад. Синьора Брандини была до тошноты обходительна со своими родственниками. И такой она не была никогда ни с кем – ни с отцом, сходство с которым поражало всех знакомых семьи, ни с матушкой, которая прощала дочери ее нежелание быть мягкой и любящей… Да, тогда, на балу, ни у кого не закрадывалась даже тень предположений, что все гостеприимство и дружелюбность миланцев – всего лишь фарс, который они разыгрывали для того, чтобы одержать победу над своими врагами, пригревшими их на своей груди, словно ядовитых гадов. И когда Каролина вспоминала каждый момент их пребывания в доме Брандини, ей с омерзением приходилось убеждаться в истинности слов Адриано.

Воспоминания о карнавале нарисовали перед ее глазами облик мужчины, так восхищающего ее сердце. Она томно вздохнула и вновь окунулась в переживания тех сладких моментов, когда они касались друг друга и смотрели в глаза, отдавая волю своим чувствам и такому искушающему желанию утонуть в бездне желаний… Пылкий взор ее кавалера буквально пронизывал ее, будто она вернулась в тот вечер всем своим существом…

«Иллюзия», – словно эхо произносили ее мысли. Что-то еще говорилось недавно об этом… И тут Каролине вспомнился Витторио с его рассказом об иллюзиях и видениях. Дескать, отрицание разумом очевидных образов и событий не говорит о том, что их не существует в реальности. Ну что же он имел тогда в виду? Действительность и видения…

Как-то сама по себе в ее разуме увязалась цепочка фактов, связывающая ее фантазии и эти слова с тем самым кавалером. Каролина резко поднялась с кровати. Озаренная догадками, она готова была броситься к Адриано Фоскарини в опочивальню, дабы засыпать его расспросами. Но нет… Она тут же прилегла… Не стоит попусту тратить время… Нужно искать доказательства.

– Синьорина, вы нескромно долго нежитесь в постели, – строго промолвила Палома, распахивая портьеры на ее окнах. – Так не положено аристократке – вам надобно раньше вставать, чтобы иметь свежий цвет лица.

Каролина сладко зевнула и умылась из кадки, принесенной кормилицей.

– Палома, передай слугам, чтобы ставили приборы в столовой и на меня. Я с удовольствием позавтракаю с сенатором.

Кормилица лишь усмехнулась.

– Синьорина, о чем вы говорите? Господин уехал два часа назад в сенат. Ему некогда ждать, пока ваша светлость отоспится…

Глаза Каролины загорелись озорным блеском, словно два топаза, играющих в солнечных лучах.

– Сенатор покинул дворец? – радостно спросила она.

– Ох, синьорина, негоже вам так радоваться его отсутствию. Не такой уж он и скверный человек, – поучительным тоном произнесла кормилица, но не успела опомниться, как синьорина стояла уже в симаре и, схватив ее за руку, тащила к дверям.

– Ты мне должна помочь, дорогая, – произнесла решительно Каролина.

– Знали бы вы, как мне противны подобные выходки с вашей стороны, синьорина! – недовольно шептала Палома, пока они шли по длинной коридору, устланному коврами. – Как правило, они влекут за собой неприятности!

Коридор упирался в дубовую дверь, которая могуществом своих размеров и тщательной резкой подтверждала, что она является входом в обитель самого хозяина этих владений. Каролина остановилась.

– Я буду находиться за этой дверью, а ты стой здесь, делая вид, что занимаешься уборкой. И вдруг кто-то захочет сюда пройти, останови любыми путями или дай мне знать. Будь-то крик или падающие предметы – мне все равно.