Обрученные Венецией

– Ну а чем я могу быть обязан тебе?

Маргарита всегда умела красиво себя преподнести: ее тонкий вкус в кричащей куртизанской моде всегда вызывал восхищение у сильной половины Венеции. К тому же образ куртизанки, сверкающей в дороговизне украшений, подаренных патрициями, в лучших нарядах из самых роскошных тканей, исключал из нее дешевую вульгарность, присущую многим представительницам ее профессии. В ее красоте присутствовали и соблазн, и очарование, и страсть.

– Признайся наконец, что ты рад меня видеть! – Марго остановилась с приподнятым кверху носиком в ожидании, что Адриано поцелует ей руку.

Но сенатор только бесцеремонно отвернулся, полностью игнорируя куртизанку. Почувствовав себя отвергнутой, Марго решила не проявлять свое разочарование и прильнула устами к уху Адриано:

– Я для тебя сегодня освободила ночь, отказавшись от предложения даже самого герцога Лемачо. В полночь подходи к моему дому. Мои покои скучают по тебе.

В ее голосе присутствовала та эротичность, которая сводила с ума мужской слух. В какой-то момент Адриано вспомнились мгновенья неистовой страсти, которым он предавался на ложе куртизанки, наслаждаясь невероятной усладой, доводящей тело до самого впечатлительного экстаза. Однако взгляд его возлюб ленной, такой невинный и нежный, в котором лишь изредка вспыхивали искорки желания и чаще – любви, возбуждал в нем страсть куда сильнее.

– Маргарита, ответь мне, – промолвил он, стараясь не заострять внимание на своей измученной от воздержания плоти, – на что ты полагаешься? Что я буду вечным гостем твоего ложа? Или рабом твоих покоев? Ты не находишь это несколько смешным?!

Он ощущал, что сегодняшнее настроение, раздосадованное ссорой с Каролиной, настраивало его на то, чтобы раскидать всех недоброжелателей двумя руками по углам. Причем, ему казалось, что у него хватит сил на дюжину таких наглецов.

– А в отношениях с куртизанкой, – продолжал он, – у сенатора Венеции не может быть никакого продолжения! Все кончено, ты давно должна была это понять. Найди себе на ночь другой кошелек, – я не приду!

Это звучало однозначно, но упорство Маргариты превосходило себя. Она тут же протянула ему бокал вина, с которым подошла. Он с улыбкой взял его. Себе она выбрала другой бокал, стоящий на столе подле них.

– Быть может, по прощальному глотку вина в таком случае? – она лукаво улыбнулась, проведя пальчиком в ложбинке между грудей, притягательно выставленной напоказ.

– Знаешь, – Адриано посмотрел в свой бокал, а затем ей в глаза, – если бы твое поведение не было таким бесцеремонным и наглым, мы могли бы остаться в приятельских отношениях. Но теперь у меня нет желания впредь даже смотреть тебе вслед. Ты слишком показательно предоставила мне вино, с которым пришла. И я вот вспомнил одну особенность: когда я пил из твоих рук, то непонятно и странно хмелел, после чего не вылезал из твоей постели неделями. Быть может, люди не лгут, когда говорят, что ты колдунья?

С этими словами он вылил вино в стоящий рядом огромный цветочный горшок и направился к выходу.

– Остановись, Адриано Фоскарини! – разозленно воскликнула Марго и бросилась за ним.

Ее звонкий возглас, перебивший звучание скрипки, не мог остаться не услышанным несколькими патрициями, стоящими при выходе из парадной. Остальные, кому не довелось в доскональности рассмотреть разыгравшуюся сцену, с любопытством вытягивали шеи и вертели головой.

Маргарита догнала Адриано и пересекла ему путь, извергая из глаз злобу, ревность, любовь и ненависть в одночасье.

– Довольно унижаться, Марго, – произнес он с улыбкой.

– Я… Я… – она задыхалась от переполняющего ее гнева. – Я клянусь тебе, Адриано Фоскарини, что, если ты не последуешь за мной…

Его взгляд любопытно сощурился, а затем она услышала доносившийся из его уст хохот: беспощадный, издевательский и унижающий хохот.

– Что?

– Ты пожалеешь, Адриано Фоскарини! – грозно крикнула она. – Клянусь, ты пожалеешь!

Он не стал распыляться на ответные угрозы, лишь ступил с мола в гондолу и дал знак гондольеру отплывать. Она провожала его яростным взглядом под тихий ироничный хохот, эхом раздающийся по поверхности канала.

– Я не знаю, что надоумило тебя заняться сегодня рукоделием, моя дорогая племянница, но ты уже исколола все руки в кровь, – недовольно произнесла Матильда, наблюдая, как Каролина вышивает. – Оставила бы ты это дело на утро – при дневном свете получалось бы куда лучше.

Синьорина не желала объяснять тетушке, что, лишь занимая свои руки делом, она может хоть как-то успокоить себя. Временами ее взгляд устремлялся в окно, где должен был мелькнуть знакомый мужской силуэт.

– Да не изводись ты так, Каролина, – продолжала спокойно тетушка, рассматривая взятую с полки сенатора книгу. – Такой мужчина не станет себя марать грязью.

Каролина изумленно устремилась на Матильду, но та говорила так, словно в ее словах ничего особенного не было.