Обрученные

«Так давно», — думаю я. Так давно они жили и умерли. И они, как и дедушка, никогда не вернутся назад.

Жадно читаю и второе стихотворение. Вчитываюсь в слова обоих стихотворений снова и снова, несколько раз, пока не слышу громкий треск ветки или палки рядом со мной. Быстро складываю листок и прячу его. Я слишком задержалась. Надо идти, чтобы наверстать время, которое я потеряла.

Надо бежать.

Стараюсь не задерживаться, хотя бежать сквозь ветки вверх, к вершине, тяжело. Слова стихотворения Томаса такие яростные, такие красивые, повторяю их про себя на бегу. Снова и снова думаю: покорно не уходи, покорно не уходи, покорно не уходи. И уже почти на вершине истина осеняет меня: вот почему они не включили это стихотворение в число избранных.

Оно учит бороться.

Еще одна ветка стегает меня по лицу во время бега, и я вырываюсь на открытое пространство. Озираюсь в поисках инструктора. Его не видно, но кто-то уже сидит на самой вершине. Кай Макхэм.

К моему удивлению, на вершине мы с ним одни. Ни инструктора. Ни одного участника.

Никогда раньше я не видела его таким спокойным и счастливым. Он сидит, опершись на локти и откинувшись назад, лицо обращено к солнцу, глаза закрыты. Он выглядит беспечным и непохожим на себя. И я понимаю, что он всегда взглядом держит людей на расстоянии. Когда он слышит меня, то открывает глаза, и я ловлю в них проблеск искренности, но после снова вижу только то, что он хочет, чтобы я видела.

Из-за деревьев выходит инструктор и останавливается около меня. Он ходит тихо, и я опасаюсь, не видел ли он меня за деревьями немного раньше. Он смотрит на датапод в своей руке и снова на меня.

— Кассия Рейес? — спрашивает он. Очевидно, ожидалось, что я финиширую второй. Значит, моя задержка в лесу была короче, чем я думала.

— Да.

— Сядьте там и ждите, — говорит инструктор, кивая на зеленую полянку на вершине холма. — Любуйтесь видом. Согласно расчету, только через несколько минут здесь появится кто-то из остальных. — Он указывает жестом на датапод и снова исчезает среди деревьев.

Момент растерянности, и я иду к Каю, стараясь сохранять спокойствие. Сердце бьется часто из-за бега и из-за звуков, которые меня спугнули.

— Привет, — говорит Кай, когда я подхожу ближе.

— Привет. — Я сажусь на траву рядом с ним. — Не знала, что и ты занялся восхождением.

— Мама решила, что это хороший выбор.

Думаю о том, как легко он называет «мамой» свою тетю Аиду. Как легко он вошел в нашу жизнь и стал точно таким, каким в нашем Кленовом городке нужно быть. Новеньким и не таким, как все, он был недолго.

Зная, что никогда раньше он ни в чем не был первым, говорю, не подумав:

— Ты нас всех обогнал сегодня.

Хотя это и так ясно.

— Да, — отвечает он. — Но это не удивительно. Я вырос в Отдаленных провинциях, и у меня есть опыт в таких походах.

Он говорит монотонно, будто читает вслух, но я замечаю, что его лицо блестит от пота, и то, как он, будто в изнеможении, вытянул перед собой ноги. Кай бежал, как и я, и, должно быть, быстро. Он что, был охотником в Отдаленных провинциях? Если нет, то от чего он здесь убегал? Разве ему и здесь есть от чего убегать?

И прежде чем я успеваю остановить себя, задаю вопрос, который задавать не следовало:

— Что случилось с твоей мамой?

Его глаза сверкнули удивленно. Он знает, что я имею в виду не Аиду, а я знаю, что еще никто не задавал ему такого вопроса. Не понимаю, что заставило меня сделать это. Может быть, смерть дедушки и стихи, прочитанные в лесу, обострили мои чувства. А может быть, мне хотелось отвлечь его внимание от меня, если он видел, как я читала в лесу стихотворение.

Мне следует извиниться, но я не делаю этого. И не потому, что мне хочется его обидеть. Потому что Кай хочет на него ответить, Я чувствую это.

Но я ошибаюсь.

— Ты не должна была задавать такой вопрос, — говорит Кай. Он не смотрит на меня, поэтому я вижу его только сбоку. Его профиль, его темные волосы, влажные от пота и от воды. Она капала с веток, сквозь которые он пробирался. От него пахнет лесом, и я поднимаю к лицу руки, чтобы ощутить тот же запах. Может быть, это плод моего воображения, но мне кажется, что мои пальцы пахнут чернилами и бумагой.

Кай прав. Мне не следовало спрашивать о его маме. Но вдруг он задает вопрос, которого он не должен был задавать:

— Кого ты потеряла?

— Что ты имеешь в виду?

— Я же вижу, — отвечает он просто. Теперь он смотрит на меня. Глаза у него синие.

Солнце немилосердно жжет мой затылок и макушку. Я закрываю глаза и откидываю назад голову, как раньше это сделал Кай. Теперь солнце жарит веки и переносицу.

Мы оба молчим. Я недолго сижу с закрытыми глазами, но, когда открываю их, солнце на мгновение ослепляет меня. И в тот же момент я сознаю, что хочу ответить Каю:

— На прошлой неделе умер мой дедушка.

— Это случилось неожиданно?

— Нет, — отвечаю я, но в некотором смысле это было так. Неожиданным было то, что дед сказал перед смертью. Но что он должен умереть, я знала. Он умер в восьмидесятый день своего рождения.

— Да, верно, — говорит Кай задумчиво, будто самому себе. — Люди здесь умирают в восьмидесятый день рождения.