Обручник. Книга первая. Изверец

И вот этот хиленький ростом человек вскинул руку. Видно, что-то необоримое толкнуло его сделать этот жест. Но именно он преобразил лицо. На нем как бы состязались продольные и поперечные морщины.

– Не трожь женщину! – коротко посоветовал Тагу. Бесо опустил кулак, изготовившийся, как он считал, доказать право быть в доме мужчиной.

– Да вот они разнахальничались, – кивнул Бесо в сторону жены и сына. Но на лице появилось нечто, сходное с каким-то полусветом, что своим пришествием оттесняет приток сумерек.

И в это время – само собой – из окна выпало стекло. И, прозвенев своей целостью, разбилось у самих ног Бесо. Отчего оно выдавилось, никто не мог сказать. Но глаза сапожника вновь заогневели. Ибо и в этом увидел он знак неких происков против него.

И опять старик чем-то все же убедил Бесо, что произошла простая случайность. Но это разуверенье, кажется, особенно огорчило Бесо, и он произнес:

– Уеду я отсюда.

– Куда?

Вопрос Тагу эхово – через полоротую бесстекольность – уполз в глубину дома.

Но, оказалось, это влетел туда ветер. Тот, от которого во дворе принагнулись кусты. Бесо же тем временем глумливо спросил:

– Или вы все ждете, когда я, наконец, сгину?

Рядом прожелтилась дорога. И именно по ней шагала в тот час некая рота. И, указав на нее, Бесо произнес:

– Русская кровь не даст вам учахнуть!

Видимо, эта мысль, постоянно настигая его, жгла ему душу, пепелила сердце, изнуряла сознание, потому как, вообще-то, была чужой. А может, даже и чуждой. Ибо втемяшил ее ему взгостевавшийся клоун Реваз цулейскири. Прихохотно этак об этом словечко кинул. Но похмельные мозги всегда настороже.

И сейчас Бесо выскочил на дорогу. Пошел на ту роту, убычившись. И голова как бы сама выставилась, словно кто надирал его сделать это безумство.

– Ваши они! – завопил он, обращаясь к солдатам и указывая на двор, в котором полорото стояли на этот раз трое – Кэтэ, Сосо и Тагу.

И хотя Бесо бесновался рядом, рота равнодушно минула этот спектакль, строго подчиненная той власти, которая копошилась в полусонных глазах шествовавшего рядом, такого же мелконького, как и сам Джугашвили, да и Тагу тоже, командирика.

3

Урезонивать Бесо, когда он собирался уезжать, приходила жена Тагу старуха Мари.

– Повремени! – умоляла она его. – Чего они тут без тебя делать будут?

– Маруха! – пьяно отвечал Бесо. – Годить некогда, грудь жжением распирает. А за них, – он махнул в сторону Кэтэ и Сосо, – не беспокойся. На то и наседка, чтобы и цыплят водить, и самой сытой быть. И он скрипанул зубами.

Бесо и раньше совершал подобные отлучки. И в душе его, как одинокий охотник, давно засела мысль, что Кэтэ, в пору его отсутствия прислуживая по богатым домам, конечно же, не избежала напорного приставания ожиревших от достатка тех же евреев, или путешественника Пржевальского. И именно Бесо звал его «Приживальский». С такой фамилией и Бог велел прелюбодействовать с кем попало. Тем более с молодой, до помрачения привлекательной, Кэтэ.

В пору, когда лютовал Бесо, на порог их дома почти не ступала лучшая подруга Кэтэ еврейка Хана Мошиашвили. Но стоило Бесо отлучиться, как она являлась со своими предложениями, а то и откровенными намеками.

И вот когда на высшей степени самодовольства отец все же признавал, что Сосо его сын, тот, смотря на Бесо, думал: «Почему смерть рисуют безносой? Для него она была носатой и угрястой. И еще – с запрокинутой головой, словно кто-то оттащил ее от окна с запретным зрелевом, прямо за шиворот.

Эта «смерть» живет в их доме с тем постоянным ненавистным видом, который как бы знаменует внешность, подчеркнутую узколобьем.

Однажды Сосо встретил отца у реки. У ног его валялась обкусанная сухая рыбешка. А наклоненная к воде ветка медленно стригла листвой. И сын робеющей душой понял, что сейчас будет конец. Бесо не применет воспользоваться тем, что они на берегу одни. Ведь именно накануне он вопил, что Сосо ему не сын и что мать прижила его… Он уже не упомнит именно с кем. Потому как имена потенциальных отцов варьировались в зависимости от настроения Бесо.

Но нынче отец был кроток. Да и по слову краток. Кратче, как говорится, не бывает. Он задумчиво смотрел на воду. И она – хоть и текла, – но как бы продолжала те неровности, которые он только что выпустил из зрения на берегу.

– Все течет, – задумчиво произнес Бесо, – все изменяется. – И, видимо, превозмогши эти мысли, выхрипнул: – Только мерзость человеческая остается в одной, недоступной разрушению, поре.

Сосо затаился. Комочково сжался. Теперь он не боялся отца. Ибо понимал, что сейчас уже никакие увертки не шли в расчет. Ибо то, что произносилось, было значительней, чем казалось с первого слыха. И Сосо подавил в себе желание предметно узнать все, что касалось неверности матери. Хотя не понимал, зачем это ему нужно.

Бесо тем временем вышел из задумчивости и обрел то самое состояние, в котором пребывал всегда, и как бы мимолетно увидел, что тут не один, потому и спросил:

– А ты чего здесь делаешь?

Рядом же, на этот раз, наверно, купаться, на Куру пришагали солдаты, и Бесо неожиданно спросил: