Обручник. Книга первая. Изверец

– Так вот люди, – задумчиво заговорил Беляев, – делятся на тех, у кого совесть есть, и на тех, у кого она отсутствует. И последние, чтобы хоть как-то утвердиться в собственных глазах, начинают творить разные пакости и, в конечном счете, вырождаются во врагов. То есть в тех, кто не способен воспринимать ближнего равным себе. Ему почему-то кажется, что он во всем превзошел окружающих. Или, во всяком случае, сравнялся с ними. А в душе-то он отлично знает, что гадок и низок и что его место вдали от тех, кто способен на поступок.

Ребята слушали внимательно. Гриша Глурджидзе даже перестал шурудить рукой в кармане, где у него постоянно находилась маленькая черепашка.

– Я знал одного, – продолжил Беляев, – как мне казалось, хорошего человека, многие года мы друг другу довольно прелестно улыбались. И вдруг однажды, узнав, что меня взяли на работу к вам в училище, он меня возненавидел. И стал моим врагом.

Он передохнул.

– Спрашивается, почему? Ведь на здравые мозги вряд ли можно понять, в чем именно дело. И как-то он мне, правда, не очень трезвый, но сказал: «Ты не хочешь, а у тебя получается, я же могу, но ничего не выходит».

– А при чем тут вы? – вскричал Сосо.

– Вот именно! Если бы он, скажем, предупредил меня, сказав, что хочет занять освободившееся место, я бы никогда не встал на его пути.

Они долго шли молча, потом Сосо произнес:

– Ну и что делать с такими людьми?

– Терпеть их хотя бы из великодушия, – ответил Беляев. – Ведь это не столько их вина, сколько беда.

– А мне кажется, – задумчиво произнес Сосо, – враг не имеет права на снисхождение.

– Но ведь христианские заповеди гласят… – начал было Капанадзе, но Сосо его перебил:

– По заповедям жил только один Господь!

Беляев, как это делал всегда, в спор по-настоящему не встревал, он только сказал:

– От непонимания другого сам мудрее не станешь.

И Сосо передернул плечами, словно ему за воротник кто-то пытался пустить ужа.

И тут он вдруг остановился и предложил:

– Давайте в криви сыграем?

И все разъялись на пары, упруго встав друг против друга, потому как бокс, считается у мальчишек, вызывает не только собственное потешание, но и постороннее зрелево.

Беляев отошел в сторонку и, прислонясь к дерву, потеребливал в руках палый уже листик.

Ему, конечно, было ведомо, что хоть бокс этот сугубо полюбовный, все равно означится главная причина, почему вдруг вздумали ребята подраться.

А все дело в том, что Гори был как бы поделен на два поселения – на то, что было вверху, где, кстати, проживал и Сосо, и на то, что находилось внизу. Там обретались люди более состоятельные, даже богатые.

И вот верхняки из года в год работали на тех, кто жил внизу. И в саду копались, и в огороде, и по дому убирали. Словом, злоба на то, что у нижняков более сыто устроена жизнь, жила почти в каждой «верхнезаветной» душе.

И, естественно, в Сосо тоже.

Ему почему-то особенно не нравился Жирняк. Этакий, не сказать что толстый, но весьма упитанный мальчик, имеющий привычку постоянно что-то жевать.

Звали его Самуил Хухашвили.

И, может, еще по одной причине Сосо питал неприязнь к этому увальню, он был почти однофамилец учителю Хахуташвили, который в прошлый раз так грубо и беззастенчиво обошелся с Сосо, когда тот, собственно, не собирался сотворить что-то несусветное.

Самуил пах свежими пряниками.

И один из них, видимо, перед тем, как изготовиться к драке, дожевывал.

– Ты знаешь, что я из тебя нынче сделаю? – нагло вопросил Жирняк.

Сосо не ответил.

Он вообще не привык много разговаривать, когда есть возможность вместо слов использовать кулаки.

Но Самуила надирало сперва выговориться.

– Я из тебя сделаю шашлык с санталином.

И хотя Сосо отлично знал, что такое шашлык, но понятия не имел о санталине.

И, прежде чем Жирняк произнесет очередную фразу, врезал тому по губам чуть прискрюченными, но еще не сведенными в кулак пальцами.

Хухашвили крутнулся на одном месте, этак полуприсел и, чего Сосо совершенно не ожидал, изловчившись, ударил его под дых.

Сразу же затукало в голове, словно удар был припечатан по меньшей мере к виску. Однако не было и дыхалки, и Сосо, этак лунатический, почти без участия сознания, все еще поплавком поныривал перед Жирняком.

И тогда тот врезал ему в скулу.

И вот этим ударом все как бы было уравнено. То есть грудь – сама собой – задышала, а в голове установился монотонный, длинный такой гул, который заглушал все прочие посторонние звуки.

Сосо видел, что все остальные поединки сами собой прекратились, потому что каждому из боксеров хотелось увидеть, как же тщедушный «верховец» собирается побить такого сильного даже с виду «нижняка».

Но обидно было другое.

За все время поединка, кроме шлепка по губам, Сосо, собственно, не сделал ни одного удара. А ведь о нем идет слава, как о мальчишке, имеющем скорострельные кулаки.

И, словно вспомнив про такое о себе мнение, Сосо сделал нырок влево и, оказавшись почти вровень с подбородком Жирняка, жалящим ударом перекосил ему щеку.