Обручник. Книга первая. Изверец

Самуил схватился за нее рукой, словно – ладонью – поставил на этом месте латку. И в следующий миг Сосо – тычком – в злобе сведенными до самой неимоверной жесткости пальцами врезал ему в глаз.

Хухашвили взвыл и сел на землю.

– Лежачего не бьют! – раздалось со всех сторон. А Сосо его, собственно, лупить и не собирался. Он – его литой, как всегда со стороны казалось, шевелюрой, вытер свои башмаки и направился прочь от Пещерного города.

И в глазах уносил ликование. А где-то в груди, а может, и в горле обретался вкус победы, который почему-то пах мятными пряниками.

3

В этот день в секте выбирали отца.

Нет, не того, кто бы командовал душевным новообразованием каждого, кому некая сила повелела стать избранником космоса, а ребенку, неожиданно родившемуся у одной из свободолюбки.

Мать на Сосо не произвела впечатление. Она была слишком поджарой для женщины, даже в его мелкостном понятии. И молока из ее едва набухших грудей не то что не выдоить, но и не выдавить. В лучшем случае оттуда прольется неведомо как оказавшаяся там слеза.

Зато все сектанты, одному из которых нынче предстояло стать отцом, были по-богатырски складно сложены, даже с неким запасцем, чтобы быть просто видными.

И Сосо стал – мысленно – вести свой выбор. Кто бы мог – вот так без ущерба собственной душе – опуститься до этой пигалицы? Вон тот, стоящий у огня, вряд ли. У него слишком брезгливые губы и бесстрастные, отлученные от жизни глаза. К тому же, может, он единственный тут настоящий сектант, потому как у всех других вид был до пресности обыкновенен. Разве еще один. У которого, как заметил Сосо, не было левой руки по запястье.

Он где-то его уже видел, только не помнил, в каком месте, тот то ли побирался, то ли чем-то диковинным промышлял.

В секте Сосо оказался случайно. Он пришел к приболевшему своему другу Петру Капанадзе, и тот ему сказал, что сегодня – кровь из носа – должен побывать в одном тайном пещерном месте, где обязан пополнить ряд не очень тяжелых, но все же обременительных работ.

– Там собираются особые люди, – сказал Петр.

– С рогами и хвостами? – на смехе поинтересовался Сосо.

– Нет, они называют себя космическими братьями.

– И по законам братства не могут принести в пещеру вязанку хвороста? – ехидновато поинтересовался Сосо.

– Вот именно! – вскричал Петр. – Их вера запрещает нести земные тяготы.

– Тогда что же они жрут?

– То, что им принесут иди соберут те, кто признает их веру.

– Значит, ты…

Петр перебил его недозрелым жестом, который, однако, погасил любопытство Сосо.

– Мне интересно, – через запинку начал Петр. – У них все необычно. И я тебя прошу за меня отнести им хворост.

О том, что там все не так, Сосо убедился с первых же шагов, как только оказался в этой пещере.

У нее было три отсека, что ли. Или помещения, где братья и, как чуть позже выяснилось, и сестры сбывают свое досужее, поскольку иного не имеют, время.

У входа в первый отсек было написано «Чистилище». И именно в нем сейчас проходили выборы отца младенца.

Вокруг, потрескивая, горели факелы, и свет от них не лился, освещая все вокруг, а как бы прыгал, перескакивал с одного предмета на другой, с чьего-то лица на чьи-то глаза, а то и на зубы, ежели у кого-то появится потребность улыбнуться.

Из «чистилища» вело два входа в другие помещения, то, что было слева, именовалось «Раем», а справа, естественно, «Адом».

Но вот что удивительно, на кошме, что закрывала и «рай» и «ад», были изображены человеческие кости, скрещенные под оскалившимся полнозубостью черепом.

Ежели бы Сосо дали возможность определись, кто же вождит в этой секте, он наверняка подумал бы на одного старика, на груди у которого, угревшись, спал котенок. Только он, казалось, мог позволить себе вольность быть раскрепощенным и безразличным ко всему, что происходит вокруг, в пору, когда все другие, если не напряжены, но уж наверняка озадачены.

Но Сосо не угадал.

Вождем тут был молодой тщедушный паренек, у которого – к тому же – на левом глазу было белое наростное бельмо.

Кажется, ни в одном бы уважающем себя коллективе не избрали бы вожаком такого плюгавца.

Однако голос у вождя был зычен, отрывист и пожирающ тишину так, словно где-то рядом крылась неведомая утроба, куда все это ухало и падало без задержки.

– Прошу всех отойти к стене, – произнес Вождь, – чтобы я своими свинцовыми, падающими картечинами слезами не покалечил тех, на ком не лежит ни вины, ни хулы.

И он в самом деле расплакался. Только слезы у него были обыкновенными. И их стирала с его лица та самая сухолядая женщина, которую омамашил кто-то из присутствующий братьев.

– Где Смотритель Очага? – перестав плакать, вопросил Вождь.

К нему подошел тот самый человек, что стоял у огня и являл собой полное ко всему равдодушие.

– Что сегодня рассказал тебе Огонь? – поинтересовался Вождь.

– Он велел всем пронести сквозь него свои головы, чтобы очистить их от мирской хитрости, которая и породила среди нас смуту и неверие друг другу.

Вождь кивнул.

И тогда Смотритель Очага кинул в Огонь беремя хвороста, который принес Сосо, и костер вспыхнул с новой, кажется, всепожирающей силой.